Акционерное общество женщин

В номере Дин долго раздевал Алену, даже похвалил, сволочь, за качество эпиляции бикини. Он, видимо, долго ждал этого случая, потому что был тверд и упруг как тридцатилетний. Алена даже подумала, что отмучается быстро и как только старый хрыч уснет, она сможет тихонько убраться к себе в номер и выспаться…

Дин страстно и несколько грубо, без излишних прелюдий овладел ею – «какое идиотское слово, владение-то тут при чем?» – думала Алена, пока Дин елозил по ней.

Видимо, его поспешность и грубость были продиктованы опасением, что в случае промедления он может и оплошать. Попыхтев на Алене минут двадцать, он оставил ее тело в покое, но Алена понимала, что это лишь пауза. Она, прикрыв глаза, ласкала его грудь, трогала везде, чтобы понять, как помочь ему довести до конца задуманное и получить взамен заслуженный сон. Но там, где она его трогала, все было очень грустно.

– Поласкай меня губами, – прошептал Дин.

«А куда денешься», – думала Алена, сползая по его телу вниз. Но и ее губы и рот не помогали Дину обрести искру. Алена и так старалась, и эдак, пускала в ход то губы, то руки, то шла на глубокий заглот… пока, наконец, Дин снова не вспомнил о том, кто здесь мужчина, то есть главный.

Он снова перевернул Алену достаточно грубо на спину и вошел в нее. Алена чуть не вскрикнула. За полчаса тяжкой работы у нее не то что остатки желания пропали, но вообще там, куда проник Дин, все стало сухо и неприютно, как в пустыне. А должно быть тепло и влажно, как в тропическом лесу.

Дин делал свое дело, Алена, стиснув зубы, терпела… Когда ей показалось, что он вот-вот должен достичь искомой точки, она страстно застонала, считая, что это ему поможет, но тот снова отпустил ее, и снова возникла пауза грусти, а потом начался третий раунд…

Алена ушла к себе в номер глубокой ночью, встала через три часа по будильнику и начала второй день работы над организацией синдикации.

Вечером они все вместе улетели в Нью-Йорк, опять остановились в «Ритце», и опять повторились те же пытки.

Из Нью-Йорка в Бостон они летели частным самолетом Дина, и Алена благодарила судьбу, что кругом люди, а лёту всего час. Впервые в жизни в такой ситуации ей хотелось плакать. Не столько потому, что противно, сколько от того, что она представляла себе, каким бы это было счастьем, если бы рядом был Мэтью…

Раньше, в схожих ситуациях, у нее никогда не возникало чувства, что она предает любимого мужчину, а тут появилось ощущение предательства любви, в которой Алена уже и горела, и тонула одновременно. Вот тебе и пожар, и наводнение. Да и бордель, в сущности. А что, раньше было по-другому? Она же никогда из этого не делала драмы. Ну, устроена так жизнь, что с этим поделаешь?

Ворвавшись в квартиру Мэтью, она припала к нему, вдыхая любимый запах, целовала его, гладила его лицо.

– What’s wrong, Alyona? You don’t look yourself, – спросил Мэтью.

– I was just missing you so, Matt, it was so long… like eternity[14].

Нельзя говорить мужчинам такие вредоносные слова. Горе не настолько затмило Алене разум, чтобы забыть азбучную истину, разрешающую плакать на груди кого угодно, кроме любимого мужчины. Нельзя требовать утешения, эмоциональной компенсации за пытки в «Ритцах» по обе стороны Атлантики даже от того единственного мужчины, которому ты сама дала все права, потому что его напугает твоя потребность в его защите, это «you don’t look yourself».

В тот вечер Мэтью согрел ее руками, словами, и она отошла. Наутро же вернулось глупая, не свойственная ироничной зрелой женщине маята. Уже не от предательства, а от того, что именно в ту минуту, когда после субботников в «Ритцах» руки Мэтью закрыли ее наконец от остального мира, она поняла, что погибает от любви к нему. Именно погибает…

Веселая, празднично-нарядная легкость их романа уже отлетела, выросла в чувство, питающее ее жизнь, но обсуждать, планировать, выстраивать, менять, перекраивать – все это не нужно ни одному, ни другому.

Катька же не маялась, горела на работе, хозяйство у нее было обширнее и хлопотнее, чем у Алены, и подбрасывало по нескольку раз в день задачки, которые, казалось бы, никак не могут возникнуть, но которые и назывались рабочий процесс.

Например, надо было время от времени морально поддерживать Влада Кумановского, столь подверженного упадку духа. Упадок духа у Влада случался, когда он ругался со своей дульцинеей, и он пускался в рассуждения, что он не способен ни одной женщине ничего дать.

На пике одного из таких приступов Влад затащил Катьку после работы в ресторан. Сидя на диванчике на открытой террасе, Влад рассказывал, как ему стыдно перед женой, которую он, тем не менее, никогда не бросит, горевал о том, как иссохлась и исстрадалась дульцинея.

Катька слушала вполуха, говорила, что Влад себя изводит зря, никаких особых мучений он дульцинее не приносит, наоборот, вот уже который год дарит ей любовь. Влад потихоньку напивался, винился все больше, но был благодарен Катьке, которая слушает его, уверяя, что и вины-то никакой нет.