Актуальный архив. Теория и практика политических игр.

Отрицая идею коллективной вины, не стремясь к мести (хотя бы потому, что месть — это удел политиков, не имеющих образа будущего), мы вместе с тем отрицаем идею умолчания, идею сговора за кулисами, идею циничных альянсов на непонятной основе. Да, 4 октября — это именно начало серии «подстав», серии подталкиваний к неадекватным силовым ответам (ССО) и прокручиваний этих ССО через систему интерпретационных операторов для создания системы неприемлемых образов. Это знакомое нам всем развертывание информационной войны против государственных лидеров в государственных средствах массовой информации, прежде всего электронных. Скажем прямо, хорошо известная технология. Эта узнаваемость не может не настораживать любого мыслящего оппозиционного политика, умеющего отличать антиправительственность от антигосударственности. Увы, о необходимости такого отличия забыли иные из наших оппозиционных лидеров.

И еще больше должна была бы настораживать государственников-оппозиционеров адресованность системы образов только Западу, то есть попытка использовать Запад как инструмент борьбы за власть. Именно эта идея должна быть отвергнута оппозицией, изначально и стопроцентно. Пусть этим занимаются буковские и синявские, они прошли хорошую школу политического разврата, они умеют и любят звать иноземцев в свою страну, призывать к интервенции. Это их код, это их стратегия информационной войны. Пусть этим занимается истлевшая и переродившаяся номенклатура. Но не смеет соучаствовать в этом движение, предъявляющее себя в качестве патриотического. Это подло и это недальновидно.

Я не призываю и никогда не призывал к закрытости, к огораживанию, к отсутствию контактов за рубежом. Вопрос не в том, нужно ли контактировать, в какой мере и с кем. Контактировать нужно, предельно интенсивно и со всеми, но как и ради чего? В интересах государства и не теряя лица. В противном случае это уже не контакт, а поза зависимости. А такая поза зависимости неприемлема для тех, кто воюет за достойное будущее своей страны (чем в этом случае они отличаются от Козырева, кинувшегося подбирать платок, уроненный Бейкером, на одном из официальных приемов?). Она такая же, даже хуже, ибо претендует на схватывание и преобразование народных энергий.

Возвращаясь к оценке событий, происходивших между августом 1991 и октябрем 1993 года, я продолжаю настаивать на двусмысленности произошедшего. Реформа Гайдара (на которой я останавливался в своем анализе) должна была взорвать страну к марту-апрелю 1992 года. Цель ее была в этом, и только в этом. Этому помешал Верховный Совет и его лидер Хасбулатов, который тем самым спасал и себя (не надо лишней героизации), и Ельцина (на чем я настаиваю), и идею определенного типа реформ, в которую он верил всерьез, и общество, которое в тех условиях было обречено на мощный и многолетний процесс взаимных кровопусканий. Именно за это набросились тогда на Хасбулатова и парламент, и средства массовой информации. Именно тогда вожди демократии (Хасбулатов и Руцкой) были превращены в исчадия ада. Именно тогда была впервые применена нацистская терминология («проклятый чеченец») и официализована хулиганская лексика по отношению к высшим должностным лицам страны.

Допустивший это президент, президент-марионетка, президент-кукла (если исходить из самого факта подобного допущения и судить хотя бы только по этому факту) обрекал себя на применение против него самого — в дальнейшем — сходных приемов. А в условиях системного кризиса ни одно государство, ни один режим не может выдержать давление такого информационно-интерпретационного оператора, с такими краевыми условиями или, точнее говоря, с отсутствием оных. Зачем все это было нужно? Цель была одна — не допустить стабилизации под эгидой парламента, не допустить легитимного, респектабельного диалога элит с различной ориентацией, что позволяла сделать только парламентская «площадка».