Акулы во дни спасателей

И если из нашего спора становилось ясно, что я права, Филип тут же выкручивался, дескать, я изначально не теми словами сформулировала доказательство, окей, а он на самом деле говорил вот об этом. Или якобы он имел в виду, что я неправильно вывела уравнение, а не то, что ответ неверный. “Ты перепутала порядок вычислений”.

Иногда, после долгих препирательств, мне все-таки удавалось отстоять свою правоту. Тогда Филип просто говорил: “Успокойся”. И поднимал руки, словно я наставила на него ружье. “Ты слишком остро на все реагируешь”. Престон с Эдом пожимали плечами, жест этот читался как кивок, и мне хотелось пернуть им в лицо.

— В субботу выходит четвертая Call of Duty, — заметил однажды Престон, точно выбросил белый флаг. Или не Престон, а еще один чувак — кажется, Грегори. Да какая разница, кто это сказал. Все они в любую минуту могли ляпнуть что-то подобное. Они даже пахли похоже. Как сыр, который вечером забыли на столе и его облизала собака.

Я вздохнула.

— Что такое Call of Duty?

На миг повисло молчание. Я почувствовала, что они будут счастливы, если я сейчас выйду из аудитории и не вернусь никогда.

— Я непременно куплю, — продолжал Престон. — Сегодня же займу очередь в магазин.

— А кто нет? — оживленно подхватил Филип.

— Я, — вставила я.

Снова молчание. Скрипнул стул, круг сомкнулся теснее, я оказалась снаружи. Ну и пожалуйста, парни, не очень-то и хотелось. Но только не Эд. Эд у нас храбрый. И когда остальные отгородились от меня, времени зря не терял. Подошел, сел рядом со мной за стол. Скошенный подбородок, губы красные, как фруктовый пунш.

— Кауи, — сказал он, точно репетировал это слово перед зеркалом, придвинулся ко мне и кивнул. — Я тоже не собираюсь покупать Call of Duty.

— Господи, Эд, — ответила я, — я тебя к своей вагине и близко не подпущу.

* * *

Часто я поднимала голову от учебников, сидя в каком-нибудь полутемном уголке библиотеки. Слабый запах плесневелой бумаги, столярного клея, холодной стали. Я очумевшая от недосыпа, глаза жжет от долгого чтения. И я понимала, что сто лет не танцевала хулу.

Я полагала, что хулы тут никакой и не будет, но ошибалась. В Сан-Диего было полным-полно народа с Гавайев — невозможно ближе подобраться к островам, не свалившись в Тихий океан. И как-то раз я отправилась их искать. Гавайцев из университетского клуба. В светлые месяцы года они танцевали хулу во дворе, и я запросто могла бы присоединиться к ним. С их наполовину гавайской, японско-португальско-тонганской, испано-корейской смуглой кожей под застиранными, в катышках толстовками с названиями школ, репутация которых была мне известна. Скворечий смех, все эти “не, серьезно, мы сегодня вечером делаем мусуби” или “слышал последнего Джейка Шимабукуро[81], круто же, да?”, босиком по комнате в общаге, перед сном, разумеется, боча[82], и все остальное, что было такой же частью меня, как кости, но сейчас почему-то казалось неуместным.

Я понимала, что они наверняка слышали о Найноа или Дине, все эти легенды, с которыми я не хотела иметь ничего общего. Если бы я осталась с этими ребятами танцевать хулу, что тогда? Прежняя гавайская жизнь скользнула бы в меня, будто снотворная таблетка. Меня засосало бы в нее, как в ил, я превратилась бы в одну из них. Снова стала бы его тенью в форме сестры.

* * *

Зато я лазала по скалам — с того самого дня, когда в безликой, жирной, пропахшей блинами столовке Вэн сказала Катарине: “Мне кажется, у нее получится. Как думаешь, залезет она на скалу?” И Катарина ответила: “Давай проверим”.

Приятель Вэн по дешевке купил подержанную машину. Раздолбанный японский седан бог знает какого года. Бампер подклеен скотчем и прикручен к раме проволокой. Все ремни безопасности то ли отрезаны, то ли откусаны, то ли отпилены, то ли сожжены, радио трещит, как электрошокер. Обивка соткана из вони подмышек, окей? Но главное — там было четыре сиденья и багажник, куда помещалось все наше снаряжение, а ключ приятель Вэн оставлял где придется, и раз уж ты нашел это сокровище, то смело бери и пользуйся. Если, конечно, машина еще на стоянке и ее никуда не отбуксировали.

Машина была еще на стоянке. Мы направились на север. Золотое раннее калифорнийское утро. Мы опустили стекла, как на Гавайях, ветер трепал нам волосы — всем, кроме Хао, у него до того короткие и жесткие, что практически неподвижны, стоят торчком, как от взрыва. Мы всю дорогу ехали в левом ряду, рекламные щиты, огороженные колючей проволокой участки, бесконечные одинаковые дерьмовые торговые центры в белой штукатурке то появлялись, то скрывались из виду. И буро-полынные холмы. Наконец Вэн включила поворотник, мы свернули с Пятой, и лишь когда в заносе на петле у меня желудок ушел в пятки, я осознала, что мы все это время гнали под сто.