Акулы во дни спасателей

Вены залитых гудроном асфальтовых трещин, розово-золотистая рассветная дымка плюс вислые колючие пальмы и плоские коричневые квадраты пустующей земли. Вэн проехала в обратном направлении две односторонние улицы, миновала невысокий проволочный забор, за которым надрывались питбули, да так, что из пасти шла пена, того и гляди лопнут.

Катарина и Хао по-дурацки подкалывали друг друга, точно брат с сестрой. Катарина сказала, что Хао трогает себя, когда слушает мальчиковые поп-группы по радио. Хао ответил, что не мастурбировал, а разучивал танцевальные движения. Тут они вспомнили про меня, хулу, о господи…

— Долго еще? — крикнула я Вэн.

— Окей, окей, — ответила Вэн, и мы подскочили: колесо попало в рытвину. Под шинами трещал гравий. — Вот и мы, — пропела Вэн, подражая Фредди Меркьюри, резко вывернула руль вправо и ударила по тормозам.

Нас окутала пыль, а когда улеглась, мы увидели почерневший каркас элеватора, цилиндрические колонны силосных башен, сочившиеся неизвестными промышленными сливами, скелеты стрел подъемных кранов и маячившие за ними строительные леса. По ветру тянулась лента ворон, перекрикивавшихся скрипучими голосами.

Потом мы очутились внутри этой махины. Нижний этаж элеватора сплошь клепаные балки и копья света, громоздкие стыки труб, а вдоль центрального прохода, похожего на заброшенный вагон, — рельсы, по которым раньше ездили тележки. Я почему-то чувствовала себя так, будто попала в святилище.

Сперва мы стояли там вдвоем с Вэн, Хао с Катариной не сразу нас нагнали. Вэн дышала тихо и ровно, даже когда поворачивалась, чтобы осмотреться. Она тихонько присвистнула. Лицо ее светилось. Я сказала, окей, все окей. Я имела в виду не элеватор, но ей об этом не сказала. Я не сказала ей, как сильно хотела того, что происходит прямо сейчас. Вокруг было столько граней, тупых и острых углов, выступов, за которые можно ухватиться и держаться, чтобы подняться выше.

— Иногда у меня все мысли только об этом, — призналась Вэн, кивнула на вошедших Хао и Катарину. — Люблю их, — добавила она. — Ну что, проверим, справишься ли?

— Потом расскажешь, как снизу выглядит моя задница в этих джинсах, — сказала я.

Она рассмеялась. Мы смотрели друг другу в глаза. Возьми спичку, чиркни о коробок, зажги огонь. Где-то на микроскопическом уровне целые миры жаркого света собираются и прыгают на спичечную головку. Вот так и мы.

— Давай, девочка-хула, — сказала Вэн. — Покажи, на что способна.

И мы полезли. Сначала мы с Вэн, прямо по железным колоннам, цеплялись за ребра и грани, отталкивались, как лапами, резиновыми подошвами кроссовок, танцевали, двигались, подтягивались, поднимались вместе. Лезли, вчетвером распластываясь по вертикали, пыхтели, напрягались, все выше и выше, карабкались по костям и позвонкам давно умершего стального великана. К самому его сердцу. Я догоняла Вэн, Катарину, Хао. Я хотела, чтобы мы были вместе, чтобы они вместе со мной почувствовали эту огромную безымянную махину, на которую мы пытались забраться, и эту тишину, ощущавшуюся как присутствие нашего собственного личного бога.

* * *

С родителями я созванивалась, но наши разговоры меня раздражали. Из-за них я словно бы жила в двух местах, окей? Была и здесь, и там, но нигде не чувствовала себя как дома. Если бы мне пришлось искать компромисс между этими двумя, Гавайи оказались бы в проигрыше. Я буквально чувствовала, как стряхиваю с себя их песок, соль и солнце.

— Как дела в краях хоуле? — Папа начинал разговор со своего излюбленного вопроса.

— Никто не моется, еда дрянь, — отвечала я.

Папа хихикал в трубку. Мне казалось, я слышу морщинки его улыбки.

— Я так и знал! — говорил он. — Так и знал. Сраный материк и вонючие хоуле. Ты теперь управляешь кампусом или как?

Значит, папа, ты все-таки меня слушаешь, думала я. Хотя бы изредка.

— Да, — отвечала я, — а по выходным граблю банки.

— Вот и я об этом, — говорил папа — мне и маме по ту сторону трубки. — Давно пора, учитывая, сколько с нас дерут за твое обучение.

Мне хотелось сказать, что платит не только он, что этот кредит висит и на мне тоже. А вот другие студенты не брали кредиты на обучение, а если и брали, тратили деньги так, словно не сомневались в своем будущем: покупали ноутбуки, ужинали в ресторанах, снимали квартиры с дизайном в скандинавском стиле. Я же училась по распечаткам и учебникам, которые выносила из библиотеки, отлепив магнитную полоску. Растолстела в четыре раза на макдоналдсовском долларовом меню, чтобы забить наш мини-холодильник и потом три дня ужинать саймином. Я не забыла ни откуда я родом, ни что в конце каждого семестра приходит такой счет за обучение, словно я держу пистолет у папиного и маминого виска. Да и у своего тоже.

Я стиснула зубы. Так крепко, что заломило челюсть. А потом сказала:

— Я знаю, пап, поверь мне, знаю.

— Сейчас же как, — продолжал папа, — все пытаются вытащить из тебя побольше денег, да? И если они поймут, что цену можно задрать, обязательно задерут.

— Значит, дома все хорошо? — спросила я. — Вы с мамой по-прежнему занимаетесь этой вашей штукой?