Акулы во дни спасателей

Второе. Выбрать между “не слишком ли обтягивает” и “не слишком ли откровенно”, “не слишком ли безвкусно” и “не слишком ли инфантильно”. В офис надо одеваться соответственно, окей? Лифты, вестибюли, коридоры. Темное, ребристое, скругленное дерево. Я вытаскиваю необходимые документы из пачек распечаток, проворно вбиваю данные в компьютер. Пишу электронные письма по образцу, непринужденно болтаю с коллегой — со мной работает еще одна студентка, третьекурсница-хоуле, которая раз в полчаса бегает курить. Вернувшись, она первым делом берет свою сумочку из тисненой искусственной кожи, достает жвачку и, согнув пластинку пополам, кладет на язык. От нее пахнет жвачкой и едким цитрусовым мылом из офисного туалета. Она спрашивает, где я купила эту блузку. И серьги. И ожерелье, которое я терпеть не могу, но все равно ношу. И так далее и тому подобное.

Третье. По вторникам, четвергам и субботам я на автобусе еду в “Романский стиль”: я работаю официанткой в вечернюю смену. Четыре часа хожу-бегаю между кухней и залом, запоминаю, потом записываю и вновь запоминаю заказы посетителей. Держу в памяти наши фирменные блюда, рекомендации для аллергиков, винные карты, ношу отутюженные белые блузки и врезающиеся в задницу черные брюки — разумеется, они помогают мне получить чаевые. Даже с такой тита[86] фигурой, как у меня.

Недели проходят, да, я не всегда помню, какое сегодня число, знаю только день. И в какую смену работаю. Иногда я просиживаю вечера на диване с кем-нибудь из моих скучных соседок-хоуле, подающих надежды участниц “Будущих американских статусных жен”. Пресных, как саймин без соуса. А порой по вечерам у меня руки чешутся, до того хочется полазать, я хватаю скальные туфли, нахожу закрытый навсегда магазин товаров для рукоделия или обреченную на снос промзону, окна в которой замурованы кирпичами, и лезу, лезу, лезу вверх. Упираюсь подошвами в трещины, уступы, выбоины в стене. Цепляюсь пальцами за края толщиной с ребро десятицентовой монетки, поднимаюсь над землей, дышу страхом.

Но в основном жизнь смахивала на нудный гул. Рутинные дела, восход-закат, привет-пока. Жизнь тлела, как нить накала, если ток слабоват.

Если бы Вэн была здесь, думала я, эта нить раскалилась бы и лопнула. Если бы Вэн была здесь, нам всегда было бы над чем посмеяться, так? Мы занялись бы чем-то таким, чего я никогда не делала и даже не думала пробовать, а это, оказывается, говорит о том, какой я хочу стать, больше, чем всё, что было со мной прежде. Если бы Вэн. Если бы Вэн.

Тем летом мне как-то раз позвонил Ноа. Я шагала с автобусной остановки в “Романский стиль”.

— Номером ошибся? — спросила я.

— Да ладно тебе, — ответил он.

— Дурацкая шутка, — сказала я. — Просто не ожидала, что ты позвонишь.

— Я и сам не ожидал, — признался Ноа.

Это было странно.

— Окей, — сказала я. — Я иду на работу, у меня вечерняя смена, скоро ужин, так что не тяни.

— Ты повар? — спросил он.

Сколько можно.

— Я официантка. — И ведь дело не в том, что Ноа забывчив, невнимателен или дурак, — ничего подобного. Он просто не удосуживается запоминать. Мысли его заняты им самим и его собственными делами. — Вот поэтому я ничего тебе не рассказываю, просто оно того не стоит. Что нового? — поинтересовалась я.

— Ничего, — ответил он.

— То есть ты звонишь сказать, что у тебя ничего нового, — резюмировала я. — Отлично, спасибо за звонок, Ноа, можешь в любое время…

— Помнишь, какая была рука у Скайлера, когда он вернулся в школу? После Нового года?

Что-то прозвучало в его голосе, как иногда у Вэн. Как иногда у меня самой, когда в наших венах правильные вещества. Все расширяется. В голове выпрыгнуло воспоминание о Скайлеровой руке. Я-то сама ее видела только раз, сразу после того, как он получил ожог. Но вроде бы, когда парня привезли в травмпункт и сняли повязку, обнаружилось что-то странное — якобы кожа была слишком гладкой. И пальцы идеальной формы. Не нормальная рука, как у всех, а будто у статуи девушки или типа того, рассказывал Дин.

— Все говорили, она слишком красивая.

— Как скульптура, — усмехнулся Ноа и сразу напряженно замолчал. — Ты ведь не веришь, что это сделал я?

Неужели он звонил только ради этого словодрочева? Моя смена уже пару минут как началась.

— Ноа, я не…

— По-моему, ты всегда просто притворялась. Дин верил. Ну и мама с папой, конечно. Они видели… видели и другое тоже. А ты вот никогда не верила, так?

— Зачем ты меня сейчас об этом спрашиваешь?

— Я много чего понял. Люди, которых мы возим на “скорой”, люди на грани, — наши тела словно сотканы из светящихся нитей. Это как с уке. Голос звучит, струны гудят от аккорда… Теперь я делаю то же самое с человеческим телом, с костями, сердцем, легкими, я могу заставить его петь…

Тут я рассмеялась.

— Извини, — сказала я. — Мне не следовало смеяться, но это же… чушь какая-то.

— У нас был наркоман, — начал он, мы заговорили одновременно, но “чушь какая-то” повисла в воздухе.

— Ноа, — сказала я, — окей…

— Нет, я все понял, — перебил он, — ты права.