Акулы во дни спасателей

— Может, тебе стоит меньше времени проводить на “скорой”? Отпуск взять… я не знаю.

Он откашлялся.

— С чего ты взяла, что я могу взять отпуск?

— Ты можешь делать все, что захочешь, — ответила я.

— Нет, не могу, — возразил Ноа. — Ты — да, я — нет.

Как же я от этого устала. Ноа ведет себя так, словно он тут единственный страдалец, хотя именно нам приходится как-то жить с тем, что мы не такие, как он. Быть может, в один прекрасный день он будет способен на многое — кто знает? — я же вынуждена была посматривать на часы и видела, что опаздываю, а раз я опаздываю, то меня могут уволить, а если меня уволят, я потеряю чаевые, с которыми всегда возвращаюсь домой, а это единственные реальные деньги, которые я смогу заработать за лето, окей?

— Слушай, мне пора, — сказала я. — Выполнять дурацкие просьбы типа “принесите без глютена” и битых четыре часа притворяться, будто клиенты мои друзья. Я не хотела тебя обидеть, Ноа, прости, что рассмеялась.

— Понимаю, — ответил он, — это неважно.

— Я могу тебя выслушать, правда-правда. — Я как будто оправдывалась перед ним. Мне казалось, что-то ускользает.

— Знаю, — сказал он. — Я это знаю.

Мы распрощались и нажали отбой.

Позже я ему перезвонила. Ему и одновременно Дину — групповой звонок. Не очень-то я люблю подобные штуки, они быстро становятся обязаловкой. Однако Ноа к тому времени исчез — по крайней мере, именно такое ощущение у меня осталось от разговора с ним. Как будто он снова в океане среди акул, качается один на волнах. Я вижу его, вижу волны, прилив и богов, которые тянут его за собой. Но я ведь тоже в воде, хотелось мне сказать. За Ноа следит множество глаз. Но никто не смотрит, держусь ли я на плаву.

* * *

Однако вскоре летние каникулы закончились. Все вернулись — Вэн, Хао, Катарина. Будто ничего и не случилось за два с половиной месяца разлуки, потому что ничего и не случилось. Не прошло недели с начала осеннего семестра, как Вэн кое-что предложила: у нее есть билеты на крутую вечеринку, не хочу ли я съездить?

— Точнее, у меня билетов нет, — пояснила она, — мы поедем туда с парнями, у которых они есть.

И мы пошли к Коннору — краска на стенах лупится, в окне реклама пива “Корона”, так? — на крыльце продавленный линялый диван. К электросчетчику прислонена клюшка для лакросса.

— Шутишь, — сказала я.

Вэн пожала плечами:

— У них есть билеты. И у Коннора фигура как у пловца.

Она поднималась на ступеньку впереди меня. Я шлепнула Вэн, да так крепко, что нам обеим стало больно. У нее заболела задница, у меня ладонь. А говорить нам было необязательно.

Вечеринку замутили в Рамоне; парадный вход — высокий белый шатер в окружении туманных золотистых шаров света и кремовых полотнищ — обволакивала дымка натужной приязни. Кругом хоуле того возраста, когда только-только проклевываются морщины, все разговоры вертятся вокруг ставок по кредитам и свежего номера “Нью-Йоркера”. Мы стояли на зеленой траве; кажется, мы с Вэн были там самыми юными. Точь-в-точь малолетки, которые незаконно пробрались на взрослую вечеринку.

На Вэн был блестящий черный топик на одно плечо и безупречно белые шорты с золотыми пуговицами. Я была в синем платье, которое вполне можно назвать “маленьким”; правда, местами оно слишком обтягивало.

В какой-то момент мы с Вэн разделились. Мы с Шоном стояли на краю обрыва. Внизу, вдали, виднелись длинные и узкие, точно защемленные, холмы, поросшие то ли бугенвиллеями, то ли мескитовыми деревьями. Под обрывом стоял грузовичок, годов, кажется, тридцатых, с перевернутыми бочками в кузове. Выглядело все это неестественно, как киношная декорация. Пронзительная влажная соната сверчков. Трава шелестит под ногами.

— Вот ты сейчас ляпнешь что-нибудь, — сказала я Шону, — и сломаешь весь кайф.

— Чё? — спросил Шон.

— Видишь?

— Честное слово, Кауи, — рассмеялся он. Зубы у него были белые, как свежевыпавший снег, под густо-смуглой кожей бугрились такие мышцы, о существовании которых я и не подозревала, пока не увидела его без рубашки. Раньше он занимался гимнастикой, теперь учился — я не шучу — на спортивного маркетолога. Но вечно твердил мне одно и то же: “Ты сумасшедшая” или “Что мне с тобой делать”. Не знал ни черта. Разговаривать с ним все равно что с табуреткой.

— Вино хорошее, кстати, — наконец заметил он.

— Тут мне сказать нечего, — ответила я. — Для меня оно все на один вкус.

— Гы, — произнес он.

— Пива хочу, умираю. Прям вот умираю.

Он улыбнулся.

— Ясно. Коннор сказал мне, что ты на инженера учишься?

— Угу.

— Трудно, наверное.

— Угу.

— Знаешь, как мы с парнями говорим? Инженеры все инженервные. Ну, то есть, не все, конечно, и вообще я не о тебе. Но…

— Я поняла, — перебила я и ни с того ни с сего — просто потому, что он был гладкий, блестящий, пружинился силой, смуглый, как парни на Гавайях, — погладила его правый бицепс. Может, у меня и получится, подумала я, если выпить достаточно. Правда, я столько не выпью.

— Твое здоровье, — сказала я и отпила из бокала.