Акулы во дни спасателей

— В смысле, — сказал я, — типа, достаточно оказаться в нужное время в нужном месте, и все будет как надо? — Кроссовки были почти новые, стояли себе в углу под старыми журналами. — В эту чушь я больше не верю.

Ноа кашлянул, но как-то натужно.

— Так и думал, что ты это скажешь, — ответил он.

Верните меня сейчас в тот разговор, и я все сделаю правильно. Я буду мужчиной, каким мне следовало быть, а не мальчишкой, как тогда. Наверное, я был не готов. Хотя должен был.

Верните мне тот звонок.

— Рад был с тобой пообщаться, чувак, — сказал мой брат и повесил трубку.

15 НАЙНОА, 2008. КАЛИХИ

Первые несколько дней родители верят всему, что я им рассказываю, — я приехал домой в отпуск, мне нужно отдохнуть, я скоро вернусь в Портленд. Мы подолгу ужинаем втроем, шутим, непринужденно болтаем, я вру о том, как живу с Хадиджей и Рикой, родители рассказывают о дядюшках, кузенах и прочих ханаи[110] на островах, в воздухе витают сплетни и банальности. На столе кацу, терияки, саймин, чили из кафе “Зиппи”, строганый лед, выпечка от “Леонарда” и даже классика, поке и пои[111]. Днем, когда родители на работе, я брожу под синим небом по бетонному Гонолулу: какофония и суета уличных рынков Чайнатауна[112], тихая ярость городка бездомных в Какаако[113], лощеный буржуазный продукт Вайкики[114]. Я дома, но я не дома.

Хадиджа звонит, снова и снова, я не беру трубку. Она принимается названивать маме, Хадиджа в этом смысле умная, не первый год живет и просто так сдаваться не намерена, недели идут, она звонит реже, но все равно не прекращает.

Я разъезжаю по острову как турист. Посещаю мемориал линкора “Аризона”, парк морских животных, Халейву[115], блошиный рынок на стадионе “Алоха”. Брожу в толпе, смотрю на лица людей, которых не знаю и не хочу, чтобы они стукались друг о друга у меня в мозгу, точно бильярдные шары, чувствую коллективный ритм противоречащих друг другу желаний и состояний, пытаюсь представить, будто ничем не обязан Гавайям. Обгораю на солнце, как никогда прежде, и снова чернею, как когда-то; больше ничего не меняется.

На третьей неделе мама останавливает меня на пороге ванной, у меня во рту холодок от зубной пасты.

— Ты должен с ней поговорить.

Мама имеет в виду Хадиджу.

— Нет, — возражаю я. — Она не понимает.

— Но хочет понять, — отвечает мама.

Я пожимаю плечами.

— Я знаю, что ты, как вернулся, поездил по старым местам, — продолжает мама. — Как ощущения? Как в детстве?

— Когда-когда? — переспрашиваю я.

— Когда ты был ребенком.

— Я этого не помню, — говорю я.

— Чего не помнишь?

— Чтобы я когда-то чувствовал себя ребенком.

Я вижу по маминому лицу, что мои слова кажутся ей чушью, и в другой день, другому своему ребенку, Дину или Кауи, она сказала бы: “Соберись, нытик” — с присущей ей язвительностью и грубоватой прямотой. Однако мама молчит, смотрит мне в лицо, точь-в-точь как Хадиджа, но решительнее, пристальнее, настойчивее, словно видит не только того меня, какой я сейчас, но и прежние версии меня, которые все эти годы были здесь, с нею. И спрашивает:

— Что происходит?

Больше ничего не говорит, я тоже сперва отмалчиваюсь, но потом меня прорывает: я рассказываю, что учился делать с собой на “скорой” и как был близок к тому, чтобы раскрыть механизм человеческой жизни, но вместе с тем начал презирать пациентов за слабость, а потом по глупости и самонадеянности упустил жизнь матери и ребенка, бросил Хадиджу и Рику.

— Я это ненавижу, — говорю я. — Ненавижу то, что во мне.

— То, что в тебе, — повторяет мама. — То, что в тебе, это дар.

— Лучше бы им наделили кого-то другого, — я повышаю голос, — тебя, например, раз ты так за него благодарна.

Мама криво улыбается, смотрит мне прямо в глаза.

— Знаешь, ведь я могла давным-давно уехать отсюда, даже после того, как встретила твоего отца, — говорит она. — Я тоже могла перебраться на материк. Как все вы, трое моих кейки. Я ведь была отличницей.

— Так почему же ты не… — начинаю я.

— Не перебивай меня, Ноа, не сейчас, — говорит мама. — Я была на материке, ездила в Сан-Франциско, Чикаго, Нью-Йорк. Здесь, на Гавайях, есть нечто большее, чем все эти места из сериала о жизни богатых и знаменитых. То, что вызвало тех духов древних воинов. То, что вытащило тебя из воды и посылало животных к тебе умирать, что дало тебе все эти дары.

— Боги, — говорю я.

— Можно и так назвать, — пожимает плечами мама.

— Все истории, которые ты мне рассказывала, — говорю я. — Какой-то древний предок, что парит надо мной в облаках, оборачиваясь животным, когда мне требуется его помощь, направляет мою судьбу. Я ничего такого не чувствую.

— Я не знаю, отчего и как это бывает, — отвечает мама. — Послушай, Ноа. Если б я только могла, сняла бы эту ношу с твоих плеч. На свете много людей и мест, которые нуждаются в том, что у тебя есть. — С каждым словом мамина уверенность крепнет. — Я не сомневаюсь, ты можешь быть тем, кем нужно.

— Ты меня будто не слушаешь, — отвечаю я. — Я больше не хочу этим заниматься.

Мама снова кривит губы в улыбке, словно кто-то пошутил за моей спиной.