Аквилея

— Понимаю, пока исключено. Может быть, со временем… Мы же не верим во всю эту чушь, будто вы на собраниях занимаетесь кровосмесительными оргиями, поклоняетесь ослиной голове и пожираете плоть младенцев, это досужие выдумки. Но чернь падка на них, и любой данный ей повод... А первые люди города хотят только одного: мира и процветания. Следуйте своему культу, если вам так заблагорассудилось, только не заставляйте власть тащить вас к зверям на арену. Черни нравится, конечно, но на самом деле мерзкое зрелище. Отвратное.

— Я как раз об этом и хотел еще раз спросить, — Констант наконец-то пошел в наступление, и Феликсу это понравилось.

— Да?

— Относительно той женщины, на которую составлен донос.

Внутри Феликса оборвалась нить надежды. Донос составлен и, видимо, уже отправлен, иначе откуда бы им знать. И словно чтобы разрушить последнюю надежду на ошибку, прозвучало:

— Полина ей имя?

— Да, Паулина.

— Что же тут может сделать мой патрон, — с деланным недоумением ответил он, — дело будет разбирать консулар.

— Твой патрон, — Констант понемногу закипал, — может примерно всё. Стоит только попросить Цезаря…

— Да, — охотно согласился финикиец, — но подумай сам, сколько будет идти письмо к нему, сколько он будет выжидать удобного момента для беседы с божественным, сколько будет идти ответ… Думаешь, консулар настроен ждать? Думаешь, чернь не разорвет тут нас самих?

— Меня! — Феликс рванул занавесь в сторону, — призовите на арену меня, я умру, не дрогнув! Оставьте ее!

— Ты подслушивал? — ахнул Констант.

— Прости, господин, — в голосе Феликса не чувствовалось ни капли раскаяния, — подслушивал, но по внушению свыше. Оставьте старую женщину, она и так много страдала. Возьмите меня, я молод, я умею обращаться с мечом, вашей черни будет потешно наблюдать, как мы боремся со львом. Сразу я ему не сдамся!

— Меча тебе не дадут, — мрачно сказал финикиец, — а льва ты речами не убедишь. Ни даже пантеру или барса, я не знаю, кто есть у них из кошек в этом сезоне, новых поставок давно не было, зима ведь на дворе.

— Феликс, Феликс, — только и качал головой Констант.

— Констант, но скажи же ты ему!

Он никогда не решился бы бунтовать сам за себя. Но за Паулину — не было со вчерашнего вечера той жертвы, на которую бы он не пошел, от собственной жизни до доброго имени послушного епископу христианина.

— Понимаю твой пыл, который вовсе не извиняет твоей дерзости, — с расстановкой проговорил он, глядя Феликсу прямо в глаза, и тому пришлось потупиться, — и поверь мне, юноша, я бы дорого отдал, чтобы сейчас не слышать твоих упреков. Чтобы не быть кормчим: он первым замечает, что корабль неминуемо несет на скалы, и выбирает, какой борт подставить под удар. Какой ни подставь, а всё одно будет течь… но моя задача такова: чтобы корабль церковный удержался на волнах бушующего моря, чтобы пробоина была заделана и мы отправились дальше.

— Ты согласился, что это будет Паулина? — Феликс дерзко кричит прямо ему в лицо, прежде дорогое и чтимое, а сейчас ненавистное.

— Да кто же требует согласия пастуха на похищение овечки из стада? — с каким-то деланным спокойствием ответил вместо Константа финикиец, — мы просто обменялись новостями и мнениями. Решать будет консулар.

— Меня, возьмите меня!

— Я бы тоже так кричал, — примирительно ответил Констант, — если бы был юн и горяч. И не в том даже дело, что место кормчего — у руля, а не в водах бурного моря…

— А в том, — подхватил финикиец, — что самая последняя вещь, которую хотел бы дом Цезерниев наблюдать в нашей прекрасной Авкилее — это чернь, которая по одному доносу отправляет на арену юношу из благородной римской семьи, вроде тебя, или почтенного торговца, с которым полгорода ведет свои дела, вроде Константа. И не бывать сему никогда, доколе Цезернии что-то значат в Аквилее.

— Я бы пригласил вас, друзья, к столу, — ласково говорит Констант, — чтобы всё подробнее обсудить, но сегодня пятница, и я пощусь от восхода до заката. А завтра — субботний день у иудеев, день священного покоя, — и я обязательно навещу Паулину, постараюсь укрепить и наставить ее, позабочусь, чтобы ее дни протекали в радости и достатке. Мы помолимся с ней вместе о…

— Предатель! — вырывается у Феликса как-то само, — предатель и трус!

— А ты-то, юноша, кто? — недоуменно отвечает ему финикиец, — не выболтал ли ты сразу мои секреты уважаемому Константу, на следующее утро после того, как обещал мне их сохранять? Ты уж извини, что пришлось воспользоваться твоим посредничеством, но мы так рассудили, что это самый верный способ послать весть Константу, так, не слишком раскрываясь: передать всё под большим-большим секретом одному пылкому мальчишке… Так и были созданы подходящие предпосылки для наших нынешних переговоров о статусе аквилейской христианской общины в несколько изменившихся условиях.

— Ах ты змей, змей! — кричит Феликс финикийцу, — искуситель, Никандр, лжец!