Алая буква

Толпа пришла в смятение. Окружавшие священника важные и достойные люди были изумлены и озадачены этой сценой, они не могли принять самое очевидное из объяснений, будучи не в силах измыслить и объяснения иные, и хранили молчание, лишь безмолвно наблюдая за тем, как готовится свершить свой суд Провидение. Они видели, как, опираясь на плечо Эстер и поддерживаемый ее рукою, которой она его обвивала, священник приблизился к помосту и поднялся по ступеням, все еще сжимая ладошку зачатого во грехе ребенка. Старый Роджер Чиллингворт шел следом за ними. Он был неотъемлемой частью этой печальной драмы о грехе и расплате, драмы, в которой каждый из них троих играл свою роль, и так как роль Чиллингворта была важнейшей, он должен был участвовать и в заключительной сцене.

– Что, не удалось тебе укрыться от меня? – произнес он, хмуро глядя на священника. – Нет для тебя такого места на всей земле, ни на вершинах ее, ни в низинах, кроме как на этом эшафоте!

– Благодарение Господу, что он возвел меня сюда! – ответил священник.

Однако его била дрожь. И когда он обратился к Эстер, то взор его, выражавший тревогу и сомнение, был не менее красноречив, нежели игравшая на его губах слабая улыбка.

– Разве так не будет лучше того, о чем мечтали мы в лесу? – пробормотал он.

– Не знаю я! Не знаю! – быстро отвечала она. – Лучше? Ну да, мы оба, наверное, должны умереть, и маленькая Перл тоже, как и мы.

– Что до тебя и Перл, то как Господь повелит, так и будет, а Господь милостив. А мне позволь исполнить его волю, которую он так ясно мне явил. Ибо я умираю, Эстер, и надо спешить принять уготованный мне позор.

Поддерживаемый Эстер и не выпуская руки маленькой Перл, преподобный мистер Димсдейл повернулся к почтенным и достославным отцам города, к своим собратьям – святым клирикам, к собравшемуся на площади народу, чье большое и щедрое сердце, глубоко потрясенное, переполняли щемящая жалость и сочувствие от сознания, что вот сейчас откроется глубочайшая тайна жизни, может быть, и греховной, но искупленной страданием и болью. Лучи солнца, лишь незадолго перед тем перевалившего за полдень, падая на священника, четко очерчивали его фигуру, стоявшую высоко над землей и как бы вознесенную над ней, дабы мог он принести покаяние Предвечному.

– Люди Новой Англии! – воскликнул священник, и звучный голос его взвился над толпой – торжественный, величавый, но и трепетный, он временами срывался на крик, исторгнутый из бездны раскаяния и горьких мук совести. – Вы все, так меня любившие и любящие, считающие меня праведником, глядите, вот он я, из грешников грешник, наконец, наконец-то стою здесь, на месте, где должен был стоять еще семь лет назад, рядом с женщиной, чья рука держит меня крепче, чем немощные силы мои, едва позволившие мне вползти на эшафот! Не будь ее, и я пал бы наземь, пресмыкаясь в пыли, как червь! Видите вы на ее груди эту алую букву? Вы содрогались, глядя на нее. Куда бы ни направляла стопы свои эта женщина, всюду, где, удрученная горем, надеялась она найти отдохновение, клеймо это, светясь зловещим светом, окутывало ее облаком всеобщего ужаса и отвращения. Но среди вас был некто, чье клеймо греха и позора не вызывало в вас содрогания.

В этот миг всем показалось, что священнику не суждено докончить речь и тем раскрыть свою тайну. Но мистер Димсдейл сумел преодолеть телесную слабость и, более того, победить тщившуюся завладеть им слабость духа. Отвергнув помощь, он решительно сделал шаг вперед, отделившись от Эстер и ребенка.

– Но клеймо это на нем, – продолжал он со страстью, рожденной желанием высказать все до конца. – Господне око видело это клеймо, ангелы небесные указывали на него перстами. И дьяволу было оно ведомо, и дьявол тешился, теребя его касаниями огненных своих пальцев. Но от людей человек этот злокозненно скрывал свое клеймо и ходил меж вами – такой чистый и непорочный в мире греха! – с видом, сокрушенным, казалось бы, только тем, что рядом с ним нет людей столь же небесно-добродетельных! Но вот в свой смертный час он стоит перед вами. Он молит вас вновь взглянуть на алую букву Эстер. Поверьте ему, что, несмотря на таинственный и ужасный свой смысл, буква эта – лишь слабая тень того, что давит его собственную грудь, но даже и это носимое им алое клеймо всего только знак тех терзаний, что разрывают его сердце! Может, кто-то из стоящих здесь сомневается в суде Божьем над грешником? Так смотрите! Взирайте на ужасное свидетельство его грехов!