Алая буква

В более молодом возрасте – в конце концов, сохранились смутные свидетельства о том, что он был когда-то пусть не молод, но чуть моложе, – дядюшка Веннер был общеизвестен не столько мудростью, сколько полнейшим ее отсутствием. По правде говоря, основной причиной подобного мнения было то, что он едва ли стремился к успеху, как полагалось в то время мужчинам, и довольствовался лишь скромной и достойной частью вознаграждения. Однако теперь, в его крайне почтенном возрасте, либо долгая и тяжелая жизнь просветила его, либо же старику понравилось претендовать на мудрость и наслаждаться ее признанием. Временами в нем проглядывало даже нечто поэтическое, схожее со мхом или цветком у дороги его невеликого ума, и это придавало некое очарование тому, что в иные времена его жизни могло показаться вульгарным и грубым. Хепизба хорошо относилась к нему, поскольку он происходил из древнего рода, из семейства, которое ранее пользовалось почетом в городе. Не меньшего почитания был достоин тот факт, что дядюшка Веннер сам являлся наиболее древним из существующих ныне людей и вещей, за исключением разве что Дома с Семью Шпилями и затеняющего его вяза.

Теперь упомянутый патриарх стоял перед Хепизбой, одетый в старое синее пальто, когда-то бывшее щегольским и наверняка доставшееся ему из обносков какого-то модного клерка. Брюки старика были сшиты из грубой холстины, не доставали до щиколоток и странно провисали на заду, но при этом шли его фигуре как ни одна другая деталь гардероба. Шляпа ни в чем не соответствовала его наряду, разве тем, что, как и прочие детали одежды, совершенно не подходила ему по размеру. Иными словами, дядюшка Веннер был очень пестрым старым джентльменом, словно сшитым из разных частей, разных эпох, как выжимка минувших эпох и моды.

– Так вы действительно начали торговлю, – сказал он. – Действительно начали! Что ж, рад это видеть. Молодым людям не следует бездельничать, равно как и старым, если только ревматизм их к тому не вынудит. Меня он уже предупредил, что через два или три года мне стоит оставить дела и отправиться на ферму. Она вон там, большое кирпичное здание, знаете ли, работный дом[32], как многие его называют, и я отправлюсь туда жить в праздности в свое удовольствие, когда закончу все другие дела. И как я рад видеть, что вы тоже начали работать, мисс Хепизба!

– Благодарю, дядюшка Веннер, – сказала Хепизба, улыбаясь, поскольку всегда была расположена к простому и разговорчивому старику. Будь он старушкой, вольность его замечаний могла бы оттолкнуть Хепизбу, но от старика та же вольность воспринималась как благодушие. – Самое время мне приступать к работе! Ведь я начала ее в годы, когда пристало все бросить.

– О, никогда так не говорите, мисс Хепизба! – ответил старик. – Вы еще молоды. Ведь я был немногим моложе, чем сейчас, и так недавно видел вас играющей у двери старого дома, совсем малышкой! Хотя гораздо чаще вы сидели на пороге и мрачно смотрели на улицу, вы всегда были серьезным ребенком – совсем как взрослая, хоть ростом вы доставали мне до колена. Я как сейчас вижу вашего деда, в его красном плаще и белом парике, в треуголке и с тростью, вижу, как он выходит из дома и величаво шагает по улице! Те старые джентльмены, которые выросли до Революции, всегда имели важный вид. В пору моей юности главного в городе человека называли Королем, а его жену, конечно же, не Королевой, но Леди. Сегодня же никто не смеет назваться Королем и, если чувствует себя выше обычного народа, сутулится, чтоб походить на низших. Я встретил вашего кузена, судью, десять минут назад, и при виде меня, вот такого, в старых холщовых штанах, он приподнял шляпу, здороваясь! Судья поклонился мне и улыбнулся!

– Да, – сказала Хепизба, и в ее тоне проскользнула горькая нотка, – у моего кузена Джеффри очень приятная улыбка!

– О да, – ответил дядюшка Веннер. – Что крайне необычно для Пинчеонов, вы уж простите меня, мисс Хепизба, но ваша семья никогда не считалась ни сговорчивой, ни веселой. Никто не мог с вами сблизиться. Но теперь, мисс Хепизба, если простите старика за такой вопрос, почему же судья Пинчеон, при всем его богатстве, не сделает шаг навстречу и не велит вам немедленно закрыть лавочку? Вы в своем праве начинать это дело, но судья-то не должен вам этого позволять!

– Давайте оставим эту тему, дядюшка Веннер, – холодно ответила Хепизба. – Но, вынуждена признаться, судья Пинчеон не виноват в том, что я должна сама добывать свой хлеб. И не стоит его в этом винить, – добавила она мягче, вспомнив о почтенном возрасте и старом знакомстве с дядюшкой Веннером. – Равно как и в том, если б я решила отправиться вместе с вами на ферму.