Алая буква

– Фиби, милая моя малышка, – ответила Хепизба после паузы, – ты рано сегодня встала и целый день была занята. Прошу, отправляйся в постель, тебе просто необходим отдых. А я пока посижу в приемной, соберусь с мыслями. Этой моей привычке больше лет, чем ты, дитя, живешь на свете! – И, подобным образом отпуская ее, старая дева шагнула вперед, поцеловала Фиби и прижала к своему сердцу, биение которого показалось девушке сильным, резким и лихорадочным. Сколько же любви таило это старое сердце, которое теперь позволило ей бесконечно литься через край?

– Доброй ночи, кузина, – сказала Фиби, странно тронутая поведением Хепизбы. – И, если я начала вам нравиться, я очень рада!

Она ушла к себе в комнату, однако сон пришел к ней не сразу и не был слишком глубоким. В некий неопределенный период ночи сквозь тонкую вуаль сна она услышала тяжелые шаги, поднимавшиеся по лестнице, но в звуках не было силы и решительности. Голос Хепизбы, старательно приглушенный, следовал за шагами, и вновь в ответ на слова кузины Фиби слышала странное неразличимое бормотание, которое вполне можно было списать на неразборчивое эхо.

7 Гость

Когда Фиби проснулась – под ранний щебет супружеской пары малиновок на старой груше, – она различила передвижения под лестницей и, торопливо спустившись, нашла Хепизбу уже на кухне. Та стояла у окна, поднеся книгу к самому носу, словно надеясь по запаху определить содержимое, недоступное ее близоруким глазам. Если бы существовали книги, способные передавать свою мудрость подобным образом, то лучшей их представительницей стала бы та, которую держала Хепизба, и кухня в этом случае уже наполнилась бы ароматами оленины, индюшатины, каплунов, шпигованных куропаток, пудингов, тортов и рождественских пирогов, во всем разнообразии и сочетании. То была кулинарная книга, полная бесчисленных рецептов традиционных английских блюд и иллюстрированная гравюрами, изображавшими такие банкетные столы, которые пристало бы накрывать старым лордам в главных залах фамильного замка. И среди этих богатых и пышных изобретений кулинарного искусства (ни одно из которых, наверное, не готовилось и на памяти наших прадедов) бедная Хепизба искала рецепт чего-то простого, что могло бы, при всех ее малых талантах и скудном выборе припасов, сойти за завтрак.

Вскоре с глубоким вздохом она отложила почтенный том и осведомилась у Фиби, не снесла ли вчера Пеструшка хоть одно яйцо. Фиби пообещала проверить, но вернулась без ожидаемого сокровища. В тот миг, однако, послышался свисток рыбака, сопровождающий его движение по улице. Энергично распахнув окно лавочки, Хепизба позвала его внутрь и купила то, что он назвал лучшей макрелью во всей тележке, самой жирной из всех, что попались ему так рано в этом сезоне. Попросив Фиби поджарить кофе – и мимоходом заметив, что это настоящий мокко, а зерна так хорошо выдержаны, что каждое из них стоит золота по своему весу, – старая дева скормила огромному камину такое количество дров, что вскоре сумерки совершенно покинули кухню. Деревенская девушка, изо всех сил желая помочь, предложила испечь индейский пирог по рецепту своей матушки, который, будучи предельно простым, при правильном приготовлении обладал таким богатым вкусом, что затмевал все другие виды утренних пирогов. Хепизба радостно согласилась, и вскоре кухня стала местом кулинарных таинств. Возможно, среди немалого количества дыма, вырывавшегося из старого дымохода, скользили призраки прежних кухарок, с любопытством приглядывавшихся к готовке, оценивавших количество дров, осуждавших простоту готовящегося блюда и безуспешно пытавшихся запустить бестелесные руки в каждый ингредиент. А вот голодные крысы уж точно выглядывали из своих закутков, поднимались на задние лапки, принюхиваясь к кухонным ароматам, и с нетерпением ожидали возможности поживиться.

Хепизба не обладала кулинарным талантом и, по правде говоря, усугубила свою природную худобу, предпочитая оставаться без обеда, но не браться за вертел или котел. Рвение, с которым она разжигала очаг, было героической попыткой проявить заботу. Фиби могла бы прослезиться (если бы не была так занята более приземленными делами), видя, как она перемешивает свежие угли и принимается жарить макрель. Ее обычно бледные щеки теперь пылали от огня и суеты. Она наблюдала за жарящейся рыбой с такой заботливостью и внимательностью, словно – мы не найдем тому лучшего сравнения, – само ее сердце было распластано на решетке и бессмертное счастье зависело от того, сумеет ли она вовремя ее перевернуть!