Алая буква

Сходство судьи Пинчеона с его предком в сферах интеллекта и морали проявлялось даже сильнее, чем можно было бы предположить, основываясь на схожести физиономии и поведения. В надгробной проповеди над старым полковником Пинчеоном священник живописал своего покойного прихожанина практически как святого, открывая тем самым портал в крыше церкви, сквозь который небесные сферы показывали полковника сидящим с арфой в руках в числе избранных музыкантов духовного мира. На его надгробии выбили предельно хвалебную эпитафию, да и история, на страницах которой он был отмечен, не отрицает постоянства и твердости его характера. То же было верно для нынешнего судьи Пинчеона: ни священник, ни законный критик, ни гравировщик могильных камней, ни историк общей или местной политики не сказали бы ничего плохого об этом добром христианине, почтенном муже, строгом судье, храбром и верном представителе своей политической партии. Однако помимо этих холодных, пустых формальностей, достойных гравировки, провозглашения и записей в интересах грядущего поколения, – которые неизменно теряют большую часть правды и свободы выражения от одной мысли о публичном их назначении, – о предке сохранились легенды, а о судье ходили эфемерные слухи крайне нелестного толка. Зачастую полезнее доверять женскому, домашнему и частному мнению о публичной персоне, поскольку нет ничего интереснее огромной разницы между парадным портретом для публики и карандашным наброском, который передается из рук в руки за спиной оригинала.

К примеру: семейные предания приписывали пуританину жажду обогащения, о судье же, при всей его показной либеральной щедрости, говорили как о предельно скаредном человеке. Предок отличался мрачным добросердечием, грубой честностью в обращении и манерах, которые большинство людей приписывали искренней теплоте его натуры, что пробивалась сквозь толстый защитный слой его крайне мужественного характера. Его потомок, в соответствии с требованиями более мягких времен, превратил свою грубую доброжелательность в широкую сердечную улыбку, которая сияла полуденным солнцем на улицах или, как яркое пламя, в гостиной его особняка. Пуританин – если верить некоторым странным историям, которые по сей день передаются рассказчиками вполголоса, – был склонен к определенным грехам, которые люди со столь сильным животным началом склонны, вне зависимости от веры и принципов, оправдывать слабостью плоти. Не будем пятнать страницы многочисленными современными скандалами того же толка, которые шепотом приписывались судье. Пуританин, будучи домашним тираном, пережил трех жен, и с неизменной жестокостью и твердостью своего характера, проявляемого в браке, затем искренне оплакивал их похороны. Но здесь заканчивается эта своего рода параллель. Судья женился лишь раз и потерял жену на третий или четвертый год брака. Были, однако, слухи – которые не столь уж маловероятны и нетипичны, учитывая манеры судьи Пинчеона, – о том, что леди получила смертельный удар еще во время медового месяца и с тех пор больше ни разу не улыбалась, потому что муж заставлял ее прислуживать себе, по утрам требовал подать ему кофе – в доказательство того, что он ее господин и повелитель.

Однако тема семейного сходства слишком обширна – и частое повторение черт поистине неисчерпаемо, если оценивать их накопления за минувший век или два. А потому мы добавим лишь только, что пуританин – по крайней мере, так свидетельствуют семейные разговоры у камина, которые часто сохраняют предельно точные воспоминания о человеке, – был грубым, властным, упорным; цели его были глубинны, и следовал он им без отдыха и угрызений совести, шагая по головам слабых и используя все свои связи для убеждения сильных. В какой степени судья смог унаследовать эти его черты, расскажет дальше наша история.