Алая карта

– Думаете, весело жить бок о бок с Папашей Брюзгой? Меня ничем не проймешь, но судья Рувр – мерзкий старик. Злой. У него это на лице написано.

Я слушаю пересуды и сплетни, хотя мне нет никакого дела до характера судьи Рувра.

– В полдень они едят вместе?

– Да. У себя. У него вроде как плохо действует правая рука. Хотите знать мое мнение, мсье Эрбуаз? Чем так жить, лучше умереть.

– И как их только согласились принять в нашем заведении?

– Что вы хотите – связи!

Клеманс удаляется, а я, как полный идиот, сижу и перевариваю ее россказни. Пытаюсь представить, как мадам Рувр кормит Его честь. Брр, ужасно! Впрочем, Арлетт тоже помогала мне есть. Однажды. Я поскользнулся и сломал запястье. Это случилось в… трудно припомнить одну из дат в долгой череде минувших лет. Анри был еще жив; он тогда прислал письмо из Южной Америки, забыл, из какого города… Сегодня я готов поклясться, что Арлетт обрадовалась тому несчастному случаю, ведь я в кои веки раз полностью зависел от нее. Раненый самец! Одному богу известно, за какое количество унижений терпеливо, мало-помалу, изо дня в день, берет реванш мадам Рувр! Интересно, на кого в этой тайной схватке делает ставку Клеманс? Боже, до чего я дошел – пускаю в ход терминологию кулачных бойцов! Возможно, я во всем ошибаюсь. Хотел бы ошибаться. Это доказало бы, что мое воображение не умерло, а всего лишь дремало. Если бы я мог придумывать всякие истории – например, вообразить совсем иную мадам Рувр, – то, наверное, воскликнул бы: «Тем лучше!» В моем сердце вряд ли способна пробудиться любовь, но вкус к жизни я мог бы обрести. Все лучше, чем погибать от пустоты в душе!

Вчера вечером она была одета иначе. Я никогда не обращал особого внимания на дамские туалеты. Помню только, что у Арлетт было много платьев и в каждом она представала другой женщиной. Мадам Рувр только-только начала демонстрировать нам свои «образы». Итак, вчера вечером она сделала новую прическу, надела безупречно скроенное черное платье, бриллиантовые серьги и дорогое колье. Все завидуют нашему столу! Вильбер счастлив. Жонкьер замкнулся, у него «плохой день». Странный тип! Желая показать, что разговор ему неинтересен, он поднимает очки на лоб – и готово дело, даже слуховой аппарат отключать не нужно, как поступает Вильбер. Жонкьеру неведомо, что с этими круглыми стеклами на лбу он становится похож на подслеповатую жабу, а если бы и знал, нимало этим не обеспокоился бы: ему давно плевать на мнение других людей. Он сидит за столом, делает вид, что не понимает ни слова, и это выглядит почти оскорбительно.

Мадам Рувр притворяется, что ничего не замечает. За фаршированным крабом она заводит разговор о путешествиях. Вильбер в восторге – он поездил по миру не меньше моего. Я позволяю втянуть себя в разговор и не жалею об этом. Мною овладевает новое ощущение – приятное и одновременно болезненное, так бывает, когда пытаешься размять «заржавевшие» мышцы.

– Вы бывали в Норвегии? – спрашивает она.

– Только на побережье.

– Почему так?

– Мсье Эрбуаз торговал обломками, – едко замечает Вильбер.

Мадам Рувр посылает мне удивленный взгляд. У нее серо-голубые, широко расставленные глаза с едва заметными морщинками у внешних уголков, которые не может скрыть даже умело наложенный тональный крем.

– Вы продавали обломки?

Интересно, зачем Вильбер выбрал столь уничижительное определение? Я торопливо пускаюсь в объяснения, так, словно речь идет о каком-то презренном ремесле.

– Не продавал. Моя компания покупала потерпевшие кораблекрушение корабли, те, что не подлежали восстановлению. Мы их разбирали и извлекали ценные металлы. Если хотите, я торговал ломом. Через мои руки проходило все, что больше не могло плавать.

– Очень увлекательно!

– Как посмотреть, – вмешивается Вильбер; его раздражает, что я завладел вниманием дамы.

Жонкьер достает из футляра длинную голландскую сигару, аккуратно отрезает кончик, закуривает. Я готов поклясться, что он совершенно сознательно ведет себя так, как если бы сидел за столом в полном одиночестве.

– У меня есть альбом фотографий, – говорю я. – Могу вам показать, если хотите, но хочу сразу предупредить: некоторые весьма драматичны.

– Бойня, – со злым смешком замечает Вильбер. – Оссуарий погибших кораблей.

– Не слушайте этого человека, он все видит в мрачном свете, хотя не могу не признать, что при виде расколовшихся надвое, наполовину затонувших судов с проржавевшими бортами в ракушках я часто испытывал стеснение в груди.

Я был в ударе и по опыту прошлой жизни хорошо знал, что сюжет о погибших кораблях – самый что ни на есть выгодный, способный тронуть сердца самых красивых женщин.