Алая карта

Всех – но не Арлетт! Ей не было дела до обломков кораблей. В отличие от других. Мадам Рувр проявила интерес, и я, как старый лицемер, каковым – увы! – все еще остаюсь, рассказал несколько «ударных» увлекательных эпизодов. Жонкьер удалился, не удостоив нас даже кивком, раздосадованный Вильбер продержался дольше, но в конце концов ушел и он, извинившись, что оставляет нас одних. Беседа приобрела не сказать что более интимный, но личный характер. В начале вечера мы общались как постояльцы отеля, ненадолго сблизившиеся волей случая. Я осознавал – как, впрочем, и она, – что мы оказались в этой столовой, в этом доме навсегда. Мое «навсегда» будет коротким – если я не отступлюсь от своих намерений. А что станется с ней? Она все еще выглядит так молодо! Именно поэтому я расспрашивал ее максимально учтиво и сдержанно, давая понять, что мы – спутники и наш интерес к ней самая что ни на есть нормальная вещь на свете. Мадам Рувр рассказала, что они с мужем жили в Париже, но там стало почти невозможно найти надежных слуг.

– Не могу не признать, что с моим мужем бывает нелегко – болезнь сделала его раздражительным, – и боюсь, что у здешнего персонала быстро кончится терпение.

Я поспешил успокоить ее, сказал, что опасаться нечего – обслуга привыкла к капризам пансионеров, – и добавил со смехом:

– Все мы – маньяки, в той или иной степени!

Я не смеялся много месяцев и теперь не узнавал себя. Мадам Рувр продолжила в порыве откровенности:

– «Гибискус» нам порекомендовал друг семьи. У него самого был друг, который… Вы знаете, как это работает. Слухи передают изустно, как конфиденциальную информацию.

– И каково ваше первое впечатление?

– Вполне благоприятное… – Ответ последовал не сразу.

– Конечно, если бы у вас тут был хоть один знакомый… перемена обстановки прошла бы легче.

Я произнес эту фразу небрежно, как бы между прочим, и мадам Рувр ответила тем же тоном:

– Увы, мы никого здесь не знаем.

Она немедленно спохватилась и продолжила:

– Жаловаться причин нет, все здесь очень милы со мной!

– Мы постараемся «соответствовать», обещаю вам. Мсье Вильбер частенько брюзжит, но в этом виновата его язва. А мсье Жонкьер страдает лунатизмом. Сейчас он хандрит, но скоро все пройдет. Я же… впрочем, это неинтересно. Если я могу хоть чем-нибудь быть вам полезен… только скажите.

Она поблагодарила – порывисто? пылко? – сам не знаю, но простой учтивостью это точно не было.

– Вы пойдете смотреть телевизор? – поинтересовался я.

– Мне не следует надолго оставлять мужа одного.

– Он способен передвигаться самостоятельно?

– С трудом.

Я понял, что это запретная тема, простился и ушел к себе.

Время было позднее. Я не стал закрывать на ночь окно. Я похож на пациента, которому врачи никак не могут поставить диагноз. Мне давно следовало уйти из жизни, но теперь я уже не так уверен, что хочу этого. Возможно, никогда не хотел и все разговоры о смерти были пустым трепом?

Мой мозг работает невероятно ясно – как у всех, кто страдает бессонницей. Впрочем, мыслить ясно не значит быть честным с собой. Не исключено, что есть нечто, о чем я предпочитаю не знать, и это нечто удерживает меня на краю пропасти, имя которой – «небытие». Сейчас это самое «нечто» обернулось любопытством, хотя мне безразлично, был Жонкьер знаком с мадам Рувр в прошлой жизни или нет. Мне все равно, но я застопорился, откатился назад. Эта женщина не должна была появиться рядом со мной. Я напоминаю организм, давным-давно лишившийся некоего гормона – назовем его гормоном Ж, женским гормоном, – и вот простое соседство, аура ее аромата запустили во мне своего рода химическую реакцию, оживив что-то в самой глубине моего существа. Во всяком случае, такое объяснение кажется мне наиболее правдоподобным. Что не снимает проблемы. Я все так же остро ощущаю бесцельность своего существования. Пожалуй, осознание истинного положения вещей даже внушает успокоение и уверенность: передумав в последний момент, я бы проникся к себе глубочайшим презрением.

Два часа. Я выпил отвар. В нем было слишком много аниса, придется сказать Франсуазе. Если переборщить с анисом, вкус напитка становится слишком терпким и горьким. Помню, как в детстве, собираясь на рыбалку, я добавлял анисовую воду в кашу, служившую прикормом для плотвы и уклейки. Благословенное время! Моя бабушка жила совсем рядом с Йонной,[13] так что мне нужно было только перейти дорогу и спуститься вниз по берегу. Наверное, именно желание вернуться в те счастливые дни побуждает меня каждый вечер глотать горький анисовый «напиток забвения», чтобы «уснуть и видеть сны».