Алая радуга

— Хороша ли самогонка-то получилась? Не подгорела?

— Первач чище слезы. По крепости — огонь!

— Ты еще табаку подмешай! При такой крепости да с табаком ни один гость двух стаканов не выдержит, особливо ежели натощак.

— Добрый, стало быть, у Максима Ерофеича самогонный завод? — вмешался в разговор Андрон Чиликин. — Пожалуй, и мне надо попользоваться.

— Цыц ты-ы, Андрон! — зашипел на него Прокопий Ефимович. — Тише говорить не можешь? Обязательно гудеть во всю глотку. — Затем, обращаясь к остальным собеседникам, сказал: — А попользоваться завсегда можно. Аппарат у Максима без сумления, настоящий, самогонку гонит легко. К тому же в надежном месте. Пашка Рогов сегодня его пробовал найти, но ни с чем с Дубравы вернулся.

— Ну, Большов-то ловкий, вокруг пальца обведет, — заметил Михей Шерстобитов.

— Уж ловок-то, да-а!

— Как бы рога не сломал.

— Именно так! Против Пашки устоять не легко.

— Пашка теперича злой. За избача и за бельзин на нас, первоулошных, клеплют. К тому же и заготовка идет никуды. Окромя нас, хлебушка ни у кого, видать, нету. Собирались обоз отправить, но двух возов не набрали.

— А вы вот чего, хозяева: уговор не забывайте! — усмехнувшись в бороду, наставительно сказал Прокопий Ефимович. — Хлеба и у нас нет! Для близиру подачку дать надо, но дальше ни шагу.

Некоторое время спустя, когда обо всем, кажется, уже было переговорено и ожидание стало надоедать, Егор Саломатов сходил в помещение, заглянул в комнату, где заседала комиссия и, вернувшись, доложил:

— Все еще Максима Ерофеича исповедуют.

И опять на крыльце пошел приглушенный разговор.

Бледными, чуть видимыми призраками, проступали в темноте ближние дома, палисады, высокий колодезный журавль. Потом чуткое ухо Прокопия Ефимовича уловило из темноты чьи-то легкие шаги. Все примолкли. По шагам слышно, идет не свой, не первоулочный человек. Так оно и есть! К крыльцу подошел Санька Субботин. Все знали его: этот парень из молодых, да ранний. Правая рука Павла Рогова! Уже немало добрых хозяев он в стенгазете размалевал. На прошлой неделе Егора Саломатова высмеял перед всей Октюбой за то, что держал Егор батрака без договора с батрачкомом и по старой памяти заставлял работать сверх меры. Мало того, что обидные слова написал щенок, так еще и картинку поместил. И ведь похоже малюет-то, сразу узнать можно: где хозяин и где батрак! Потому-то, взглянув на него, Егор почесал кулаки, но тотчас же отвернулся, сплюнул — лучше подальше от греха!

Санька прошел по крыльцу, словно сквозь строй, чувствуя на спине острые недружелюбные взгляды.

2

В помещении сельсовета стоял густой табачный дым. На большом, залитом чернилами столе горела керосиновая лампа с надбитым стеклом. Язычок пламени освещал тусклым светом стол, а дальше царил полумрак. Возле стен, за недостатком скамеек, на грязном, затоптанном полу сидели мужики из бедняцкого актива. В углу, возле печки, Фома Бубенцов и Илюха Шунайлов играли в самодельные шашки.

В желтом полукружье света перед Павлом Ивановичем была развернута на столе поселенная книга, прозванная «поминальником»; в ней кроме фамилии владельцев дворов и количества едоков числилось тягло, рогатый скот, птица и количество посевных площадей.

Справа от Рогова, постукивая карандашом по столу, разместился председатель сельсовета Федот Еремеев, слева — Антон Белошаньгин и дед Половсков. Дед позевывал, жмурил глаза и, по-видимому, чувствовал себя очень усталым.

А напротив, пряча руки под стол, горбясь, словно готовясь к прыжку, сидел Большов.

Санька явился по вызову Сереги Бурана. Не найдя его среди мужиков, он в раздумье остановился у дверей, но, взглянув на Большова и поняв, что сгорбился тот не зря, Санька пробрался ближе к столу, уселся на подоконник.

Максим Ерофеевич метнул исподлобья сердитый взгляд, но не обернулся. Судя по всему, он и так уже был раздражен.

— Значит так, Максим Ерофеевич, — по-видимому, уже не в первый раз спрашивал Рогов, — все-таки непонятно, где ты находился прошедшую ночь?

— Сказываю, с вечера гостевал у отца Никодима, это вон хотя бы твой подручный может подтвердить, — покосился Большов на Саньку, — потом допоздна по хозяйству управлялся. Нам ведь робить надо, так что обивать чужие пороги недосуг.

— Как же ты все-таки в ограде у Прокопия Ефимовича оказался? И зачем?

— У Юдина не бывал. Мне с ним днем-то судачиться не о чем, не то ли что ночью. Да и о чем ночью говорить? К чужим бабам ходить на пару с ним, вроде, уж совестно, насчет грабежей не приучены. А кого и грабить-то у нас в Октюбе? Тебя, что ли, или эвон дедку Половскова?

— Не увиливай, Максим Ерофеевич, от прямого ответа. Ведь нам-то хорошо известно, зачем ты у Юдина побывал.

— Знаю, разведка у вас работает. Без подглядки, небось, даже в пригон по нужде сходить нельзя, — ядовито возразил Большов. — Однако же, подбирали бы вы для разведки людей посурьезнее, нежели вон энтот сопляк Субботин. И знаете тоже кого подсылать! Он вам наговорит про меня сорок коробов. От горшка еще не отрос, а уже за отца счеты сводит. Еже и за избача на меня скажет!