Алая радуга

— Там у них прямо-таки конфуз получился, — начал рассказывать он со всеми подробностями. — За нынешнюю неделю комиссия заготовила всего двадцать пудов, да и те от Середней улицы. Ефим из себя выходил, стучал кулаками, членов комиссии измотал. А никто додуматься не мог, что над хлебом сидят. Заседают-то они все время в горнице у Мирона Кузнецова. Перед тем раза два Мирона опрашивали и напоследок поверили, будто и впрямь у него ничего нет. Он, Мирон-то, даже в амбар комиссию водил, показывал: вот-де, смотрите, в каждом сусеке под метелку подобрано, ни зернышка не найти. Так и просидели бы без толку, кабы не плинтуса. Давеча, уже вечером, третьеулошный Тимка Блинов присел на пол покурить. Только вытащил кисет, приладился цигарку свернуть да и высыпал весь табак на пол. Пока собирал его с полу, нечаянно обратил внимание на плинтуса. Потом говорит: «Чего-то, робяты, плинтуса в горнице, вроде, не на месте. Будто трогал их кто-то. Давайте ковырнем пол, посмотрим, нет ли под ними клада?» Ну и вывернули две половицы, посмотрели, а там зерно. Худо-бедно, пудов триста, не меньше! Мирон-то аж взвыл, когда позвали его.

Подобный случай в Октюбе был не первый, и потому ни Павел Иванович, ни Федот Еремеев, ни сельские активисты, ни Санька Субботин сообщению Сереги Бурана не удивились. А настроение у них поднялось: все-таки для выполнения плана заготовок триста пудов много значили по сравнению с двадцатью фунтами, обещанными Большовым. Кроме того, это был новый факт против кулаков, и, конечно, Рогов не преминул им воспользоваться, поручив Саньке и Сереге Бурану к завтрашнему дню выпустить стенгазету.

— Попутно с Мироном Кузнецовым надо, пожалуй, и про Максима Ерофеевича написать, — предложил Санька.

— Малюйте в стенгазете и его, — согласился Павел Иванович. — Пусть почитают люди, как он собирается нас милостынькой дарить. Только про самогонный аппарат не упоминайте, пока не проверим. Незачем ему лишние козыри в руки давать!

3

Керосиновая лампа чадила, за дощатой стеной, отгораживающей сельсовет от читальни, без конца гудели голоса, то громкие и злые, то вкрадчивые и покорные, то деловито-спокойные, веские. Дорисовывая стенгазету, Санька прислушивался и старался угадать, с кем ведет разговор Павел Иванович. По злому тону узнал Егора Саломатова и Андрона Чиликина, по вкрадчивому — Степана Синицына. Так же, как и Большов, каждый из них упорно стоял на своем.

Пристроившись на уголке стола, навалившись на него всей грудью, Серега писал заметки. Некоторые из них получались у него вроде частушек. Вообще много его частушек ходило по Октюбе, распевалось парнями под гармошку, и потому такого рода заметки читались всегда охотно. О зерне, найденном под полом в горнице Мирона Кузнецова, он полностью рассказал в стихах, причем закончил так:

Мирон! Попутал тебя бес!
Упал ты рылом в лужу!
Хоть прятал под полом зерно,
Но вышло все наружу.

Несмотря на несколько грубоватое обращение к Мирону, концовка эта Саньке очень понравилась, и он, не жалея места, нарисовал под стихом картинку, вполне отражающую его содержание.

Над заметкой о Большове Серега корпел долго, стишки у него никак не получались.

— Злости, что ли, у меня мало против него! — скомкав и бросив на пол исписанный лист бумаги, сказал он с досадой Саньке. — Попробуй ты, может, у тебя выйдет лучше. Надо так написать, чтобы он после каждой строчки будто на каленую сковородку садился.

Санька попробовал и отказался, тогда Серега поднял выброшенный лист бумаги и переписал оттуда:

Двадцать раз Большов отмерил
Нам по фунтику зерно.
Несмотря, что у него
Хлеба полное гумно!

— Черт с ним, пойдет и это! — согласился Санька. — На другой раз придумаем такое, что и во сне не приснится!

Здесь же, в стенгазете, поместили сводку о ходе хлебозаготовки, похвалили некоторых самообложеицев, особенно с Середней улицы, добровольно, без вызова в комиссию, сдавших хлебные излишки. На видном месте, вверху стенгазеты, рядом с названием, Санька наклеил подлинник заметки Ивана Якуни, написанный коряво, безграмотно, но зато от чистого сердца.

«Гражданы мужики! Ето што за машина трахтор! Ето чудо машина! Подписался Иван Якуня».

За заметкой Санька бегал к Якуне в поле, так как, кончив пахать пары для себя, он выполнял теперь поручение комитета бедноты и наблюдал за вспашкой другим бедняцким хозяйствам.

Его бесхитростный восторг растрогал Серегу Бурана.

— Смотри, Санька, ведь это уже новая жизнь начинается в нашей Октюбе. Безлошадный горемыка написал о тракторе как о чуде!