Алая радуга

— Скидай знай! Я же человек грамотный, небось, лучше тебя разберусь. — Он подкрутил свои коротко остриженные черные усики и приступил к осмотру. Изо рта Лукерьи пахло гнилью, над бледными деснами торчали обломки почерневших зубов.

Гагулькин засунул ей в рот прокуренный указательный палец, пощелкал по обломкам. Лукерья морщилась, но терпеливо сносила эту процедуру, пока врачеватель не щелкнул по больному коренному зубу. Тут она снова запричитала, после чего Гагулькин с полным знанием дела ей объявил:

— Коренник, баушка, зуб сурьезный. Запросто его не излечить. Придется рвать!

— Что ты, батюшко! Неужто нельзя обойтись?

— Невозможно! Прошлой осенью вот так же у нашей телки коренник-то заболел. Моя баба говорит: «Чего-то, Семен, скудается телка. Который день уж ничего не ест». Посмотрел, а у нее коренник. Дегтем смазал — не помогло. Ну, и вырвал!

— Поправилась телка-то, батюшко?

— Понятно, поправилась.

— Так ведь то телка.

— Што телка, што человек, у них, баушка, строения в зубах одна. И тебе надо беспременно коренник удалить. Могу хоть сейчас.

— Да как же, батюшко, сейчас-то? Может, все ж таки к дохтурше съездить?

— Докторша тоже рвать будет! Еще хуже с ней натерпишься. Сила у нее бабья, небось, зацепится, а вырвать сразу не сможет. А кореннику надо так: раз — и готово! Чтобы без сумления!

Лукерья, однако, не соглашалась, по-видимому, не доверяя знаниям Гагулькина, но зубная боль продолжала ее донимать. Она еще некоторое время попричитала, поохала, помотала головой и, не видя далее выхода, согласилась. Гагулькин сбегал в ближайший к сельсовету двор, попросил на подержание большие сапожные клещи, годные для выдергивания гвоздей. Старуха все сидела на лавке с закрытыми глазами, покачивалась и охала. Приготовив инструмент, Гагулькин запрокинул ей голову, левой рукой прижал подбородок и скомандовал:

— Ну-ка, баушка, открой рот шире да руками-то покрепче за лавку возьмись.

Она подчинилась ему, но увидев нацеленные ей в рот клещи, показавшиеся зловеще огромными, вдруг дико выпучила глаза, взвизгнула и начала яростно отбиваться руками и ногами.

— И-и-и-и-и-и! А-а-а-а-а!

— Баушка, баушка! Што ты! — забормотал Гагулькин, испуганно отскакивая от нее, растерянно озираясь по сторонам и явно не зная, что делать для успокоения пациентки. Потом замахнулся на нее клещами и заорал: — Да замолчи ты, старая карга! Кабы знал, так в жизни не взялся бы тебя пользовать! Замолчи! Не ровен час, Еремеев в совет явится!

Лукерья замолчала, затем осторожно дотронулась до щеки, давнула ее ладонью и, полная недоумения и радости, произнесла:

— А! Осподи Исусе! Кажись, перестало!

Но, видимо, еще не поверила этому, подвигала челюстями.

— Так и есть! Перестало! Царица небесная, пресвятая дева Мария! Ох, и натерпелась я страху. Не приведи, господь, еще раз такому случиться! Ну, спасибо, тебе, батюшко, Семен Гаврилович! Ну, спасибо!

Гагулькин, не ожидавший такого необыкновенного исцеления, недоверчиво осмотрел старуху, но так как ей, по-видимому, действительно полегчало, сказал:

— Вот то-то же!

— А зуб где, батюшко? — спросила Лукерья. — Прибрать его надо, иной раз для наговору сгодится.

— На месте твой зуб! Где стоял, там и стоит. Не дала же ты его вырвать.

— Осподи Исусе! Так это со страху, наверно, перестало болеть?

— Может, и со страху! Как знать? Все ж таки зуб не простой, а коренник, поди его разбери, с коей стороны к нему подходить. Вот я как-то читал, один раз также в Мексике было…

— Ну, добрый ты мужик, батюшко! — перебила его Лукерья. — Дай-то бог тебе радостев и успехов в жизни. Ублаготворил ты меня, старуху. Теперича и в Калмацкое не надобно ехать.

Она оглянулась, но поскольку они были вдвоем и никто их видеть не мог, вытянула откуда-то из-под складок широкого сарафана бутылку самогона и три куриных яйца.

— Прими, батюшко!

Гагулькин покосился на этот дар; у него сразу пересохло во рту и заныло в желудке, но, вспомнив предупреждение Еремеева, отодвинулся.

— Бери, батюшко, бери! Все равно: не тебе, так дохтурше отдала бы. Как же без благодарностев, батюшко.

Соблазн был велик, и Гагулькин принял. «На крайний случай, — находя себе оправдание, решил он, — бутылка до вечера постоит в столе, а там отнесу ее домой. Никто не волен запретить мне дома выпивать!» Однако же не зря сказано, что благими намерениями ад вымощен. Не успела Лукерья закрыть за собой дверь, как бес желаний начал крутиться возле Гагулькина и совращать его запахом самогона. Семен крепился, отмахивался, а бес подступал все настойчивее. В конце концов Гагулькин сделал ему маленькую уступку: открыл бутылку, понюхал, капнул самогоном на кончик языка и поставил ее обратно. Бес только того и ждал. Гагулькин сделал ему вторую уступку — отпил из бутылки глоток, закусил сырым яйцом, а дальше уже сама собой бутылка оказалась пустой, от яиц осталась одна скорлупа, в голове зашумело. Сидя за столом и укоряя беса в злокозненном поведении, Гагулькин не заметил, как явился на дежурство Фома Бубенцов, как подъехал участковый милиционер Уфимцев и послал Бубенцова с поручениями.