Алая радуга

— Небось! — уверенно ответил Афонька и, не ожидая дальнейших указаний, скинул с себя сапоги. — Давай, что ли, бабью одежу.

Очевидно, Кирьян Савватеевич рано порадовался. По росту Афоньки ни сарафана, ни кофты, ни тем более ботинок, не нашлось. Тогда на помощь пришел Санька. Он вспомнил о старухе Лукерье, единственной женщине в Октюбе, с плеча которой на Афоньку подойдет одежда.

Публика в зале продолжала свистеть и топать ногами.

Кирьян Савватеевич послал к Лукерье за сарафаном и прочими принадлежностями женского туалета, а пока, чтобы оттянуть время и успокоить зрителей, решил сплясать перед ними на сцене барыню.

По его просьбе Федот Еремеев сходил к живущему неподалеку дьякону Серафиму и попросил его сделать одолжение драмкружку, выручить, иными словами, поиграть на гармони, сколь возможно по его сану. Отец дьякон после бани был в прекрасном расположении духа, и когда он увидел перед собой в качестве просителя председателя сельского совета, то ни минуты не стал задерживаться. Прихватив двухрядку, заправив косу под шапку, подоткнув подрясник, дьякон отправился выполнять просьбу.

Впрочем, выйти на сцену он постеснялся и подыгрывал для Кирьяна Савватеевича лихую барыню из-за кулис.

Наконец все уладилось. Актеры загримировались. Федот Еремеев наклеил себе окладистую бороду и подложил под рубаху объемистую подушку. Афонька напялил Лукерьин сарафан и кофту. Ботинки ему не подошли, и потому он остался в сапогах. Чтобы придать ему старушечий вид, кто-то из ребят посоветовал натереться свежей свеклой, только что сорванной с гряды. Словом, каждый актер занял свое место, а Санька Субботин полез в будку для суфлера. Занавес, сооруженный из старого полога, открылся перед вспотевшими, изнывающими от жары, помятыми в тесноте и полутьме зрителями.

Пока на сцене находились и разговаривали друг с другом Егорушка (Иван Петушок) и Митя (Семен Гагулькин), зрители, особенно сидевшие на первом ряду, относились к игре актеров сочувственно, так как подавленное состояние Мити (Гагулькина) было вполне естественно после тяжелого похмелья. Но вот в комнату (то есть на сцену) вошла откуда-то приехавшая хозяйка дома Пелагея Егоровна (Афонька Худородов), и по залу сразу пронесся могучий вздох зрителей, ошеломленных, изумленных и поверженных в прах ее величественным видом.

Афонька стоял на середине сцены, касаясь головой потолка и ничего не понимающими глазами впивался в сидевшего под козырьком суфлерской будки Саньку Субботина. Вытягивая шею, Санька шепотом подавал ему реплику:

— Митя! Митенька!

Реплика явно не доходила.

— Митя! Митенька! — еще настойчивее и громче зашептал Санька.

Из-за мешковины, изображавшей декорацию, высунулась рука Кирьяна Савватеевича, подтолкнула ошеломленного актера.

— Говори чего-нибудь, дурень!

— Ага! — словно очнувшись, рявкнул Афонька басом. — Ну-ка, Саньша, давай!

Санька повторил, и он еще более зычно сказал:

— Митя! Митенька!

— Что вам угодно? — ответил Митя откуда-то из-за его спины.

Но тут публика, по-видимому, пришла в себя, в зале раздался гром аплодисментов, хохот, крики:

— А-а-афонь-ша!

— Ну-ка, Афонька, докажи!

— Вот так старуха! Ох, умо-ра!

Восторженные крики ободрили Афоньку, он подмигнул залу, тряхнул плечами и, подобрав широченный сарафан, прошелся вприсядку по узкой, тесной сцене, чуть не сбив с ног Егорушку (Петушка) и Митю (Гагулькина). Восторг публики дошел до предела. От аплодисментов начали гаснуть лампы. Санька еле сдерживал распиравший его смех. Не выдержав отступлений от текста пьесы, Кирьян Савватеевич выбежал из-за кулис, с трудом навел на сцене и в зале порядок, поставил действующих лиц на места, и спектакль двинулся дальше.

Однако ему не суждено было дойти до счастливого конца.

В момент появления на сцене купца Гордея Торцова (Федота Еремеева) из прихожей раскрылись двери и встревоженный голос громко позвал председателя сельсовета к исполнению его служебных обязанностей.

— Федот Кузьмич! Иди скорее! Кто-то у Ефросиньи окошки бьет!

Прямо со сцены, предварительно выбросив из-под рубахи подушку и сорвав бороду, Федот Еремеев кинулся к месту происшествия, а следом за ним валом повалила и публика.

2

Слух, пущенный снохой Саломатовых о встрече Павла Ивановича с Ефросиньей у ворот ее двора, дошел до Маланьи, но уже в значительно преувеличенном виде Этот слух утверждал, будто Ефросинья, на заре провожая из дома Павла Ивановича, повисла у него на шее, целовала его, плакала и требовала, чтобы он как можно скорее бросил свою жену. Маланья, услыхав об этом, ушла в темный чулан, повалилась на постель и целый день оттуда не выходила, в горьком одиночестве переживая нанесенную обиду. Вечером куры полезли на насест некормленными, корова недоенная бродила по ограде, свинья с поросятами, потыкавшись мордой в закрытый пригон, нашла место у стены сарая, расковыряла мордой теплую землю и завалилась там спать.

Когда стемнело, Маланья вышла со двора, бросив избу не закрытой.

В сельсовете было пусто. Дремавший на крыльце Фома Бубенцов на вопрос Маланьи равнодушно пожал плечами и сказал, что Павел Иванович в клубе.