Алая стена

Мари округлила глаза, последовательно чуть не округлив и рот, но была всё так же нема и заточена в пространстве, словно аквариумная рыбка.

– Я в курсе о вас, о вашем муже, я знаю, что вы можете считать всю эту ситуацию вопиющей несправедливостью, однако закон есть закон, – Санчес уделил особое внимание слову закон, выдержав определённую паузу. – Апелляции не предусматриваются, потому что не может быть ошибки в увиденным праведным человеком, мадам. Ваш муж – преступник, простить его – быть соучастником. Имейте совесть. Нельзя оскорблять Бога, нельзя оскорблять Правителя, тем более таким унизительным и неоправданным жестом. Кто вообще ест в церкви?

– Послушайте… – Мария сидела уже полная слёз, находилась в пучине глубокой безнадёжности: стоило бы произвести хоть одно замыкание век, и горькая слеза бы пробилась наружу. – Не убивайте его, пожалуйста…

К концу предложения голос её становился всё слабее, хрипел и был еле слышен, слово «пожалуйста» она уже шептала, причём настолько тихо, как молились бы Богу, и эта молитва, в отличие от предыдущих, была донесена и услышана адресатом:

– А как иначе?

Столь хладнокровный ответ являлся предсказуемой неожиданностью. Понурая Мари получила отказ, а это значит, что совсем скоро её муж, отец её ещё не родившегося ребёнка, о котором она всё ещё не подозревала, будет убит. Всякая сила и бойкость умертвилась в женщине. Последняя инстанция, высшее, куда она могла обратиться, ответило её жёстко и без малейшего шанса на веру в чудо. Её оставалось только смириться.

– Когда… – на этот раз Рафаэлю пришлось наклониться к вопрошающей, и только спустя минуту он, учитывая контекст, смог сопоставить три явных звука «к», «а», «д».

– Когда? Полагаю, что завтра. Да, именно завтра, в центре города, на рассвете, – Рафаэль явил собой воплощение ужасающей хладнокровности.

Мари была безутешна, она начала сжиматься куда-то вглубь самой себя, её тело извивалось в неестественных позах из-за судорог, захвативших её мышцы, словно из неё изгоняли нечестивого, она держала за свою небольшую женскую головку за волосы, рыдала, параллельно утирая слёзы, словно с большим спокойствием, но вот снова случался приступ, и снова неестественный выгиб рук, и снова она тянулась к волосам, чуть ли не вырывая их с корнем.

Рафаэль смотрел на происходящее перед ним, и, к его собственному удивлению, в нём содрогнулось что-то крохотное, что-то, что находилось приблизительно в грудной клетке. Совесть? Сочувствие? Нельзя быть уверенным, но это было для него чем-то совершенно новым, неописуемым. Он подал женщине салфетку. Она посмотрела на него красными, полными боли и ненависти глазами, на её лице проявился оскал, а на лбу виднелась взбухшая вена, она звучно вдохнула и со всей силы бросила эту салфетку, предварительно её смяв, ему в лицо, а сама ушла прочь. Догонять он её не стал.

Глава 6.

Мария проснулась с опухшим вдвое лицом, но ей было откровенно плевать на свой внешний вид. Траур никому не идёт на пользу. Да и какому человеку есть дело до собственной внешности, когда сердце терзает тысяча мучений-лезвий, словно оно обмотано егозой4, когда у тебя есть лишь два варианта: умереть от ран или от обездвижения. Во всяком случае, когда думаешь, что есть лишь два варианта действий, всегда найдётся третий, он может быть неочевидный или невообразимо сложный, но всегда можно взять себя в руки, встать и двигаться дальше, вопреки всему. Так и Мари, умывшись, надела своё жёлтое платье – любимое платье Бориса, заколола волосы, и вышла на площадь. Она пошла прощаться с мужем.

В вечерней газете тиражом в тысячу экземпляров было вскользь упомянуто о приговоре Бориса Голошейкина. На площади, несмотря на ранний час, уже собралась толпа, причём в таком количестве, в каком она собирается обычно в день города или у главной достопримечательности в разгар туристического сезона. В толпе виднелся и Алиев, всё в том же сером костюме, но без своего коричневого портфеля. Мария заметила его, но решила не обращать более пристального внимания и пробилась поближе к трибуне, где происходило само действие, чтобы успеть повидаться с любимым.

Послышался звук включенного рупора, сопровождаемый небольшой неполадкой звука, и посыпалась речь:

– Приветствуем всех в столь поздний час, спасибо всем собравшимся, помогающим вершить закон. Сегодня перед вами будет казнён невиданной наглости человек. Он посмел…

«Да уж, посмел, какой он нахал» – Мария продолжала плыть в толпе, устремляясь к условному первому ряду.

– …он посмел выказать неуважение к Богу, а так же к Достопочтенному Правителю, съев в церкви шоколад. За это он приговаривается к быстрой казни на главной площади города. У осуждённого есть право на предсмертное слово, – ведущий поднёс рупор к Борису.

В это время Мария наконец пробилась к сцене, она увидела своего мужа, и не всё не могла поверить, что сейчас, буквально в считаные минуты, он будет казнён. Борис заметил Мари, он смотрел на неё своими чистыми, полными слёз, голубыми глазами, и сказал лишь три слова: Я. Тебя. Люблю.