Алая Вуаль (ЛП)

Когда он наконец останавливается передо мной, я поднимаю лицо, притворяясь упрямой, хотя на самом деле не могу отвести взгляд. Я никогда не встречала мужчину с такими тонкими и такими дикими чертами лица. И все же беспокойство пробегает по позвоночнику, когда он проводит пальцем по моему подбородку.

— Кто… кто вы? — спрашиваю я.

— Меня гораздо больше интересует, кто ты, питомец.

С драматическим вздохом Одесса соскальзывает с крышки своей коробки.

— Действительно, кузен, в будущем тебе следует быть более конкретным. Я следовала твоим инструкциям до мелочей. — Она поднимает три пальца, обнажая черные ногти, длинные и злобно острые. На костяшке пальца поблескивает ониксовый камень, соединенный тонкой серебряной цепочкой с браслетом на запястье. — Черные волосы, малиновый плащ, спутница Госпожи Ведьм. Она отвечает всем трем критериям — и, конечно, пахнет как Алая Дама, но… — Ее сливовые губы сжались, и они вместе смотрят на меня с подозрением, которое выглядит абсурдно. — У нее нет шрамов.

Опять это слово — шрамы. А разве Одесса сказала, что я пахну как Алая Дама? Как я могла…

Осознание проносится низко и стремительно в моем животе — до тошноты, — когда все части встают на свои места, но я стараюсь сохранять бесстрастное выражение лица, прекрасно понимая, что они пристально смотрят на меня. Я прекрасно понимаю, что на мне все еще плащ Коко.

Я не единственный спутник Госпожи Ведьм с черными волосами.

На крыльях этого осознания приходит другое, не менее леденящее: У другой были целые созвездия — она вырезала на левой ноге все двенадцать звезд Вудвоза. Эти люди знали Бабетту. Они знали ее достаточно близко, чтобы видеть ее босые ноги, помнить конфигурацию ее шрамов. Они убили ее. В груди заклокотала уверенность. Они убили ее, а теперь… теперь они охотятся за Коко. Любопытно, что это знание не заставляет мое сердце колотиться или руки дрожать, как должно. Нет. Я выпрямляю спину и отшатываюсь от прикосновения мужчины.

Они не получат Коко.

Нет, если я могу помочь.

— Неужели? — Несмотря на все мои усилия, его хватка сжимается на моем подбородке, и он наклоняет мое лицо вперед-назад в поисках шрамов, его взгляд касается моих глаз, моих скул, моих губ, моего горла. В последний момент его челюсть застывает. — Как тебя зовут? — наконец спрашивает он, и его голос становится мягче. Зловещий. Я знаю, что лучше не обращать на него внимания. Мои инстинкты снова и снова трепещут, предупреждая меня оставаться неподвижной, предупреждая, что этот мужчина — нечто большее, чем кажется.

Когда я тяжело сглатываю и замираю, обдумывая свой ответ, его глаза отслеживают движение.

— Почему вы хотите знать? — наконец спрашиваю я.

— Это не ответ, питомец.

— Это тоже не ответ.

Скривив губы в досаде, он отпускает мой подбородок, но все облегчение исчезает, когда вместо этого он приседает передо мной, его глаза оказываются прямо на одной линии с моими. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на то, как его предплечья упираются в колени, как сцепляются его пальцы, когда он рассматривает меня. Обманчиво непринужденно. У него большие руки, и я не понаслышке знаю, насколько они сильные. Он может пережать мне горло за секунду. Словно прочитав мои мысли, он пробормотал:

— Будет гораздо приятнее, если ты будешь хорошо играть.

Я повторяю его слова.

— А если я откажусь?

— В отличие от тебя, у меня есть средства, чтобы заставить тебя согласиться. — Он мрачно усмехается. — Однако, опять же, они не будут приятными и не будут вежливыми. — Когда я ничего не говорю, закрывая челюсть, его глаза сужаются. Его колено задевает мою голень, и даже от этого легкого прикосновения у меня по позвоночнику бегут мурашки, поднимая волосы на шее. В этой позе, почти на коленях у моих ног, он должен выглядеть покорным, возможно, благоговейным, но он не может быть более властным. Он наклоняется ближе. — Мне рассказать тебе, что именно я намерен с тобой сделать?

— Я же говорила, что он может быть нудным. — Подойдя к свече, Одесса берет со столика под ней свиток. Развернув его без интереса, она отбрасывает его в сторону и выбирает другой. Обращаясь к кузену, она говорит: — Поторопись, Михаль. Я хочу поскорее покинуть это мерзкое место.

— Ты сказала, что жаждешь свежего воздуха, кузина.

— Воздух в Цезарине далеко не свежий, и не думай, что я не услышала осуждения в твоем голосе. Воздушные ванны приносят огромную пользу здоровью. — Она взмахивает рукой и перебирает другие свитки, ее внимание уже рассеялось. — Неужели ты всегда должен быть таким закрытым? Немного времени, проведенного за голым окном, может пойти тебе на пользу…

— Хватит, Одесса.

К моему удивлению, она подчиняется без протеста, не закатывая глаз и не бормоча оскорблений под нос, и это немедленное повиновение выглядит более зловещим, чем любая угроза, которую мог бы произнести мужчина. Лу рассмеялась бы ему в лицо. Жан-Люк напал бы через секунду.

Подозреваю, что оба они были бы уже мертвы.