Алая Вуаль (ЛП)

Моя нога уже наполовину в лодке, а реальность ситуации стремительно следует за ней, обрушиваясь на мою голову и ошеломляя меня. Я могу сбежать с Реквиема сегодня ночью, да — каждый инстинкт в моем теле кричит, чтобы я ушла, ушла, ушла — но мое бегство не остановит Михаля. Он не сдастся. Он все равно будет охотиться за мной, и что еще хуже — он будет охотиться за Коко. В конце концов он найдет нас, и я не смогу помешать ему причинить ей боль.

Не то что сейчас.

Мои пальцы вцепились в борт лодки, и я решительно уставилась на темную воду, раздумывая. Михаль не должен знать, что я вскрыла его люк, его тайную камеру и личный грот. Он считает, что я в ловушке и беспомощен, иначе никогда бы не позволил мне бродить по замку без присмотра. И теперь — если я найду оружие против него — у меня есть средства для побега. Настоящие средства. Если я убью его, никому не придет в голову искать меня здесь. Они будут стекаться к докам, и к тому времени, когда они поймут, что я исчез, я уже буду на полпути к Цезарину. Станут ли они даже пытаться отомстить за его смерть?

Это может сработать.

Осторожно ступая, я возвращаюсь на берег и с новой силой осматриваю грот. Конечно, мне нужно быть очень осторожной. Михаль не должен узнать, что я здесь была, иначе весь мой план будет разрушен. Пробираясь вперед, я подхожу к огромной кровати в центре пещеры — черное дерево и блестящий изумрудный шелк, — но не решаюсь прикоснуться к ней. Я не могу представить себе, что Михаль тоже спит.

Сосредоточься, Селия.

Быстрыми, легкими движениями я провожу руками по покрывалу и подушкам в поисках своего серебряного креста. Ничего. Я снова отворачиваюсь. Хотя толстый ковер смягчает мои шаги, Михаль не предусмотрел почти никакого другого декора: ни статуй, ни подушек, ни диванов, ни подсвечников. Беспорядочный ряд картин прислонен к дальней стене, но он скрыл их черной тканью. Не удержавшись, я открываю одну из них и вглядываюсь в два лица, которые узнаю по частям: его нос и ее глаза, его челюсть и ее рот. Родители Михаля.

Его человеческие родители.

Чувство неправильности пронзает мне кожу головы, когда я смотрю на них. Я не могу представить Михаля человеком. Этот образ просто не имеет смысла — как уродливая Коко или стыдливый Борегар. Без его сверхъестественной силы, неподвижности, интенсивности Михаля, которого я знаю, не существует, но вот доказательство того, что он существует. Михаль родился человеком. Мои пальцы обводят глаза его матери, когда я представляю себе его вынужденных солдат на корабле, его зубы на шее Ариэль. Тени в его взгляде и кровь на губах. Он всегда был таким извращенным внутри? Таким садистом? Как человек становится вампиром?

Как человек превращается в монстра?

Отгоняя странные скорбные мысли, я обращаю внимание на имена, написанные в правом нижнем углу портрета: Томик Васильев и Аделина Волкова.

Мой взгляд сужается.

Васильев.

Живот подкатывает, словно я пропустила шаг. Это не может быть совпадением.

Дрожащими руками я перелистываю следующий портрет и медленно выдыхаю, глядя на знакомые лица, которые смотрят на меня, на совпадающие имена, нацарапанные в углу. Михаль и Мила Васильевы. Он стоит позади нее, его бледная рука покоится на ее плече, а она царственно восседает в бархатном кресле. Ее глаза больше не полупрозрачны, а сияют самым совершенным оттенком карих. Ее волосы — темно-каштановые, как я и представлял — длинными и густыми волнами струятся по платью цвета морской пены, а на щеках горит румянец. Она потрясающе красива.

Моя грудь болезненно сжимается.

Она сестра Михаля.

Ее глаза больше, мягче, чем у него, ее кожа темнее, но невозможно перепутать смелый угол бровей, прямую линию носа, сильную форму челюсти. Они тоже принадлежат Михалю. Они принадлежат их отцу. И вдруг навязчивое стремление Михаля поговорить с ней обретает смысл. Его сестра умерла. Он… горюет.

Я поспешно заменяю ткань, чувствуя тошноту. Если только он не спрятал мой серебряный крест под матрасом, его нет в этой комнате, а значит, мне не стоит здесь оставаться. Рыться в его столе — это одно, а прокрасться в его спальню, узнав лица членов его семьи, — совсем другое. Инстинктивно я понимаю, что если Михаль обнаружит меня в этом месте, он не просто закроет меня до Кануна Дня Всех Святых. Он убьет меня, и я не могу сказать, что виню его за это.

Сделав последний взмах канделябром, я оставляю его секреты во тьме.

Глава 23

Небожители

Мои родители наняли специалиста, когда я вернулся из катакомб. Мама быстро поняла, что не в состоянии помочь мне, а отец устал просыпаться каждую ночь от моих криков. Он называл их моими маленькими припадками, и специалист — целитель разума по имени Отец Алджернон — послушно подтвердил мое состояние, поставив диагноз — истерия.