Аламут

— Притворись, — сказала она перед тем, как уйти. — Спи. Я сомневаюсь, что ты сможешь подкупить поцелуями его, а Ее вообще невозможно подкупить.

Чтобы узнать, что она думает о Марджане, ему почти не потребовалось прибегать к могуществу. Она могла бы счесть выгодной сделкой, если бы смогла заплатить болью за возможность помешать демону. Но даже она не заходила так далеко, чтобы развязать его.

Айдан лежал там, где она оставила его, изгибая запястья, стянутые крепче всего.

Он заметил, что никто не принимал во внимания самых человеческих последствий трапезы. Быть может, они ожидали, что он будет ходить под себя. Однако он пока не собирался делать этого.

Он никогда не думал о покорности. Чем дольше он лежал, тем больше был уверен, что за ним следят не больше, чем за любым смертным. Предполагалось, что он должен спать глубоким сном, опоенный, беспомощный и безгласный, пока Марджана не явится за ним.

Но у него была клятва, которую надо было сдержать, и долг, который надо было заплатить: и сейчас он увеличился на целую дюжину мамлюков. Но этот плен не был частью долга.

Его похитители не знали, кто он. Она не сочла нужным сказать им.

Он начал улыбаться.

28

Сайида зарылась в гору одежды, отделяя изношенные тряпки от того, что еще можно было починить и от того, что в починке не нуждалось. Лейла всегда бросала в тряпки то, что ей надоело, неважно, в каком состоянии была вещь; Сайида уже нашла вуаль из переливчатого шелка с золотой нитью, которая может оказаться очень полезной, когда ей захочется выглядеть красивой для Маймуна. Она повязала ее вокруг шеи и зарылась глубже.

— Она тебе пойдет, — сказал кто-то.

Сайида вынырнула из груды. Марджана держала халат сливового цвета. Он кошмарно дисгармонировал с цветом ее волос.

Постепенно сердце Сайиды успокоило свое неистовое биение.

Она взяла халат все еще слегка дрожащими пальцами и выпрямилась, пытаясь выровнять дыхание.

— Я хочу, чтобы ты так не делала, — сказала она.

Ифрита засмеялась. На ее горле красовался узор из позеленевших синяков, но ее голос снова был прежним, осталась только легкая хрипотца. Она выглядела так, словно ей хотелось пуститься в пляс.

И она так и сделала. Она подхватила Хасана из груды тряпья и закружила его, к его вящему удовольствию.

— Ты в хорошем настроении, — промолвила Сайида чуть сердито. Улыбка Марджаны была невыразимо озорной.

— О да! Да! — Она прижала Хасана к себе и звучно поцеловала его в обе щеки. — Ты знаешь, что я сделала?

— Что-нибудь ужасное.

— О, да. Это так. Я даже никого не убила. — Эти слова чуть омрачили ее чело. Но тайна была слишком большой для нее. Она недолго помолчала, словно не в силах была высказать ее словами. Потом произнесла: — Теперь он у меня.

— Он?

— Он! — Она подскочила; по-другому это нельзя было назвать. — Мой франк. Я схватила его прежде, чем кто-либо узнал, что я сделала, и унесла его прочь. Теперь он в безопасном месте, до тех пор, пока я не буду готова заявить на него права.

Марджана говорила так, как будто эта детская глупость была великим откровением. Сайида попыталась внести в происходящее хоть немного здравого смысла.

— Разве у него нет собственного мнения? Или ты не позволишь ему иметь это мнение?

— Оно у него будет. Когда я буду готова. — Она снова рассмеялась, почти — Аллах помоги всем нам — захихикала. — Ты помнишь, как едва не отравила меня? Я утянула бутылку. Он будет спать, пока я не захочу разбудить его.

Хуже и хуже.

— А потом?

— Он проснется. — Она сделала паузу; Сайида уже отчаялась притушить ее ликование. — Ты не понимаешь. Он проснется, в том месте, которое я приготовила для него. Он будет в ярости, я знаю. Но я приручу его. От ненависти до любви вообще нет расстояния; а мы принадлежим друг другу. Он ребенок, но у него есть начатки здравого смысла. Он увидит то, что должен увидеть.

— Ты несешь совершенно безумный бред, — вздохнула Сайида.

Даже это не затронуло Марджану.

— Ты смертная, — возразила она. — Ты думаешь, как смертные. Он и я — мы одного племени. Он запомнит это. Он поймет, как поняла я.

— Да будет на то воля Аллаха, — сказала Сайида.

Сайида надела вуаль и халат этой ночью. Марджана с радостью помогла ей: вымыть волосы с капелькой хны, принадлежащей Лейле, и стянуть их заколкой, которую сделал сам Маймун, серебряной с бирюзой; и подкрасить глаза, и даже чуть надушиться. С самой свадьбы она не чувствовала себя столь близкой к красоте.

Маймун задерживался. В этом не было ничего особенного: он ужинал с одним-двумя друзьями, которые любили проводить всю ночь за игрой в триктрак. Маймун мог остаться ненадолго, решив, что мужчин не пристало проявлять слишком большое желание к своей жене.