Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Ловчий хоть на одре упокоит томное тело,
Все к дубровам своим вспять поспешает душа.
К судьям тяжбы их, к возничим во сне колесницы,
Коней блюдущим ночных призрачной меты вблизи;
Рад свиданью любовник, сбывает товар корабельщик,
И неусыпный скупец ищет уплывше добро,
И вотще немощным, горящим жаждой, подносит
Хладной приятну струей чашу свежительный сон[59]

{351}.

Клавдиан признавал, что даже поэтов по ночам преследовали ритмы и созвучия. Писатели видели во сне совершенные строки, запечатленные на бумаге. Но после пробуждения они тут же возвращались к рутинному повседневному труду: топили перья в чернильницах и тщились найти верные слова, желая, как и все остальные, познать счастье.

Что заставило Алариха вновь покинуть Иллирик, снова вступить в пределы Италии и напасть на Рим? Многие римляне, если бы в те годы им задали этот непростой вопрос, дали бы на него весьма тривиальные ответы. Они бы сказали, что готы просто ничего другого не умеют; что эти люди – варвары. Некоторые христиане объяснили бы, что совершить этот чудовищный поступок Алариха побудили силы зла{352}.

В те дни христиане могли представить абстрактные, духовные и глобальные мотивы человеческих поступков. Созомен, автор популярной книги под названием «Церковная история», рассказал своим читателям легенду об иноке, который, встретив Алариха на пути в Рим, умолял его не брать город в осаду. Аларих признался, что «он так действует не по своей воле, что кто-то никогда ему не дает покоя, повелевая разорить Рим»{353}. Хотя эта история, вероятно, придумана задним числом, чтобы успокоить духовные терзания христиан и снять с них ответственность за их политическое безразличие, многим римлянам она вполне могла показаться правдоподобной. Для них было бы легче объяснить нападение Алариха смутным ощущением «чего-то беспокоящего», чем честно признать, что их мир построен на неравенстве.

В течение трех десятилетий готские семьи были лишены правовой защиты, на которую могли рассчитывать их соседи-римляне. Некоторые, как мы можем предположить, нашли работу и обосновались на одном месте. Другие, как и большинство последователей Алариха, похоже, скитались между городами, нигде не задерживаясь подолгу, здесь и там получали подачки от благотворителей, чтобы прокормиться. Но независимо от того, какого успеха они добились, все готы находились в шатком положении: по прихоти правительства их могли лишить собственности и личных прав, и с юридической точки зрения всем им приходилось довольствоваться статусом граждан второго сорта. Рим не предпринял никаких действий, чтобы поправить их бедственное состояние.

Однако такой политический паралич не был естественной особенностью Древнего мира. По самым консервативным оценкам, Рим предоставлял гражданство чужеземцам как минимум трижды за всю свою историю: сначала италийским племенам после Союзнической войны, затем жителям колоний в эпоху экспансии и, наконец, народам Средиземноморья во время правления императора Каракаллы. Даже во времена Алариха потеря гражданства была одним из самых суровых наказаний, которые римский судья мог наложить на римлянина{354}. Сами императоры именно в эти годы принимали законы, которые гарантировали, что римские военнопленные могут быстро восстановить статус гражданина, как только вернутся в империю. Упоминания о том, что значит быть «гражданином», появлялись во всех сферах тогдашней культуры, включая любовную поэзию, тенденциозные стихи Клавдиана, философские размышления о свободе воли, панегирик епископа Амвросия императору Феодосию и письма, адресованные погибшими солдатами своим женам. Тем не менее не нашлось ни одного нового Каракаллы, чтобы защитить готов, и, согласно римскому праву, на протяжении V в. было проще предоставить гражданство рабам и военнопленным, чем переселенцам. Римляне упорно отказывались бороться с этой очевидной несправедливостью.

Аларих взял решение этого вопроса на себя. Бóльшую часть из сорока лет своей жизни он боролся за то, чтобы быть частью Римской империи, так что порой у людей создавалось впечатление, что он «больше похож на римлянина», чем на гота{355}. Он разделял с другими готами довольно простые чаяния. Они хотели, как Аларих якобы предложил Гонорию, «жить с римлянами, [чтобы] люди могли поверить, что они вместе принадлежат к одной семье или народу»{356}.