Альбом для марок

– Надо уметь самой постоять за себя.

Почти эсеровское: в борьбе обретешь ты право свое.

Дед работал у Швальбе – тонкий медицинский инструмент. Бабка – у Склифосовского. Еле сводили концы с концами. Дед возмущался:

– Кому на, а кому – нет. И так гроши платят, а тут опять на английских шахтеров собирали. Бастуют! Да они живут в тыщу раз лучше нашего. И ефимплан им никто не навязывает…

Промфинплан при жидовском засилье предстал ефимпланом.

В двадцать первом году мама поступила на естественное отделение I МГУ, не вынесла анатомички и перешла на химическое.

На первой же лекции оглядела аудиторию и соседке:

– Одни евреи!

Соседка тоже была еврейкой.

Маму таскали во все комы:

– Вы не дочь меховщика Михайлова?

В общем:

Я не хоз и не гос
И не член союза —
Если чистку проведут,
Вылечу из ВУЗа.

На чистке: – Какая разница между партией и правительством?

Мама подумала: – Никакой.

Посмеялись. Оскорбления величества не усмотрели.

Оскорблять – ох как хотелось! Бабушка приносила от Склифосовского:

Царь-пушка не стреляет,
Царь-колокол не звонит.
Червонец не покупает,
Президент не говорит[15]

.

Под гул гудков,

Под вой жидков
Ушел наш избранный Мессия,
И благодарная Россия
Под звуки пушек и мортир
Его отправила в сортир.

Мамина подружка по пьяной лавочке спела в компании:

Я куплю, куплю свечу —
Чум-чу, чум-чу ра-ра —
На могилу Ильичу —
Ишь ты, ха-ха!
Ты гори, гори, свеча —
Чум-чу, чум-чу ра-ра
В красной жопе Ильича —
Ишь ты, ха-ха!

Спела и села. А когда вышла, ее стали бояться – как-то сразу запало в сознание, что выходить оттуда – противоестественно. Показывали на большой угловой дом на Солянке:

– Там в подвалах расстреливают – и трупы в Москва-реку.

– Савинков, говорят, мешок с костями был, когда сбросили.

Вычисляли, кто гадит; с вычисленными отношений не прекращали – мало ли что…

Фольклорные расшифровки: ГПУ – Господи Помяни Усопших.

НКПС – Небойся Катастрофы Публика Садись; а если справа налево – Сядешь Поедешь Костей Несоберешь.

Что до одни евреи, мамины ухажеры, товарищи по университету:

Митька Языков, медик:

Не Дмитрий я Донской,
Не Дмитрий Самозванец,
А Дмитрий я простой,
Я пьяница из пьяниц.

Гавка Попов, тоже медик, сын крупного лесосплавщика. Скрывал, попался на том, что слал посылки на север. Кончил на лесоповале.

Коля Сабуров – тайный дворянин, восходящее светило химии, уцелел.

Коля Шуйкин – тоже химик. Эту фамилию за глаза не могли не переиначивать. Писал маме стихи под Есенина.

Было их – пруд пруди, все на – ов да на – ев, всех не упомнишь:

– Вроде Володи, похоже на тарантас.

И каждый со своей Большой Екатерининской – столичной, губернской, уездной, заштатной. И каждый, как мама, и без ВОСРа был бы в университете. И каждый с понятиями – разлететься с букетиком:

Роза вянет от мороза,
Ваша прелесть – никогда.

И каждый вставал в тупик перед политграмотой. Классово, может быть, чуждые, отнюдь не враждебные, они не были и не стремились стать в доску своими, но их уже нес поток, и один Бог хранил их, растерянных, от непонятной им гибели.

Что они пели в своей компании!

Городская частушка:

Ты ль меня, я ль тебя иссушила,
Ты ль меня, я ль тебя извела,
Ты ль меня, я ль тебя из кувшина,
Ты ль меня, я ль тебя из ведра.

To же c неким кулёром:

Чудный голос музыканта канта-канта,
И услышали его во-во:
Из окна, Мария Санта Санта-Санта-Санта.
Чем-то облили его во-во.
По́лна слез душа живая-вая-вая,
О проклятый Бельведер-дер-дер!
И гитару разбивая-вая-вая-вая,
Удалился офицер-цер-цер.

Героически-довоенное:

Если бы курсистки по воздуху летали,
То бы все студенты летчиками стали.
С утра, с утра и снова до утра,
С вечера до вечера и снова до утра.

Вампука: