Альбрехт Дюрер

В пути приходилось останавливаться на постоялых дворах. Это было нелегким испытанием. О том, каковы были постоялые дворы в Германии того времени, рассказал писатель и ученый Эразм Роттердамский. Когда входишь в такой дом, сетовал он, тебя не приветствуют, а на твое приветствие едва отвечают. Хмурый хозяин молча покажет, куда привязать лошадь, если ты приехал верхом. А если прибрел пешком, вообще не удостоит тебя словечком. Нагруженный вещами, войдешь в общую комнату. А там такое общество — страх берет. Тут у всех на глазах тебе приходится стащить грязные сапоги, почиститься, переодеться; хочешь умыться, к твоим услугам таз — один на всех. Общая комната наконец наполнилась. Тогда запирают двери и затапливают печь, да так жарко, будто попал в баню. Угрюмые слуги с разбойничьими рожами накрывают на стол: с грохотом ставят деревянные тарелки, швыряют деревянные ложки, приносят вареное мясо и рыбу, разливают по глиняным кружкам дешевое вино. Не вздумай пожаловаться, что еда и питье тебе не по вкусу, обругают. Шумное застолье затягивается до полуночи. Встать из-за стола и уйти в комнату, отведенную для ночлега, нельзя. Случайные соседи боятся, что тот, кто уйдет раньше, угонит лошадь или украдет вещи других постояльцев. Деньги за ночлег полагается платить вперед. Наконец, совсем замученный, попадаешь в комнату, где тебе предстоит делить кровать с одним или двумя соседями.

Альбрехт Дюрер-старший не зря тревожился, когда отпускал сына в дальнюю дорогу. Смолоду он сам проделал немалый путь. Предстоящее странствие сына страшило его. Может быть, сын также не вернется в отчий край, как не вернулся когда-то он. А если и вернется, свидятся ли они — он, отец, уже стар...

Дорога, которую выбрал Дюрер, покинув отчий дом, нам неизвестна. Предполагают, что он отправился на северо-запад и побывал во Франкфурте-на-Майне. Может быть, добрался до Нидерландов. Но это лишь догадки. От его первого путешествия не осталось ни дневника, ни писем. До нас, по счастью, дошло несколько рисунков этой поры, и среди них главный — автопортрет, нарисованный пером.

С листа смотрит в упор юноша с такими пристальными, такими проницательными глазами, что становится не по себе. Лицо его нахмурено. Напряженная, неотвязная мысль прорезала на лбу две резкие складки, наморщила кожу над переносицей. Голову подпирает рука — большая, тяжелая. Все это создано немногими штрихами — резкими, сильными, нервными. Всего лишь набросок, но он приковывает взгляд не меньше многих, куда более подробных портретов. Позади один, может быть, два года странствий. Дюреру на этом автопортрете лет двадцать. Лицо его, когда вглядываешься, кажется то моложе, то старше. Оно живет, меняя на наших глазах свое выражение. Взгляд то пронзительно устремляется на нас, то обращается внутрь. А может быть, он вглядывается в то, что пришлось ему увидеть за годы странствий. Вот так однажды, где-то в пути, в мастерской ли художника, куда нанялся на время, на постоялом ли дворе, присев перед тусклым зеркалом, сделал он этот набросок. Мы не знаем, далека ли была дорога Дюрера первых лет его странствий. Но рисунок говорит — она была огромной. Лицо его стало взрослым, серьезным, угрюмым. Человек, который так смотрит, должен был уже многое повидать. Автопортрет времен первого путешествия надолго и смело опережает свое время.

Весной 1492 года Дюрер добрался до городка Кольмара, что лежит на неширокой речке Лаух, впадающей в Рейн. Городок был красив и зелен, окружен виноградниками, густыми зарослями хмеля, вьющегося по высоким шестам. Отсюда рукой подать до Рейна. В городке и вокруг все цвело, благоухало, дышало весной, предчувствием лета.

Дюрера давно влекла к Кольмару слава Мартина Шонгауэра. Его поразила сходность их судеб. Отец Мартина Шонгауэра тоже был златокузнецом, и очень известным. Он тоже обучал сына своему ремеслу с детства. Однако сын предпочел профессию живописца и гравера по меди — решение, в котором он особенно укрепился после долгих странствий по Нидерландам и Испании. Современников восхищали своей топкостью и выразительностью его гравюры на меди. Они даже имели обыкновение называть его не Мартин Шонгауэр, а Мартин Шон, что значит — Мартин Красивый. Гравюры его были известны и в Нюрнберге. Альбрехт Дюрер смолоду видел их у Пиркгеймеров и у Кобергера. К Мартину Шонгауэру — мастеру из Кольмара — он сохранял интерес и уважение всю жизнь.

На рисунке Шонгауэра, который Дюрер купил, когда сам стал знаменитым художником, он сделал примечательную надпись: «Сие нарисовал Красивый Мартин в 1470 году, когда был еще молодым подмастерьем. О чем узнал я, Альбрехт Дюрер, и ему в честь записал в 1517 году». Эта надпись говорит о любви к предшественнику, о гордости за него, пожалуй, о некотором удивлении: мне еще предстояло появиться на свет, а он уже рисовал так!