Алеет восток

Во-вторых, Лев Николаевич, вспомните, Полярный, октябрь сорок третьего, матросский клуб – и рукопись, что вам тогда вручили (ой, там кажется, на машинке было отпечатано, но как еще назвать?). Так получилось, что человека, написавшего это, и еще многое другое, материалы мы вам можем дать – сейчас нет с нами. Но есть мнение, что именно вы можете продолжить его дело, очень важное для советской науки. Поэтому мы следили за вашей судьбой, одёргивали недоброжелателей, ставивших вам в вину происхождение и непонимание марксизма. Ваши нынешние сложности, Лев Николаевич, вызваны вами же – при всем моем, поверьте, искреннем и глубоком уважении к вашему таланту, я вынуждена согласиться с учёным советом института: нельзя в научных спорах переходить на личности и проявлять такую нетерпимость к чужому мнению! Вы сами сумели поссориться со многими коллегами, в том числе уважаемыми учёными и даже со своим научным руководителем. И остановились в развитии, изучили таджикский язык и успокоились. Для сотрудника Института Востоковедения этого явно недостаточно. Лично я, хоть университет не закончила из-за войны, свободно говорю по-немецки, по-английски, по-итальянски. Но не беспокойтесь – кстати, поздравляю вас с защитой кандидатской. И заверяю, что когда вы докторскую решите защитить, по интересующей нас и вас теме, полная поддержка с нашей стороны вам будет обеспечена – стипендия, доступ к архивам и еще материалы от того же автора (ох, знал бы Лев Николаевич, что это все он сам напишет, через десять, двадцать, тридцать лет!). Будете трудиться, станете и профессором…

– Анна Петровна, что-то я понять не могу, – недоверчиво произнес Гумилев, – вы что, всерьез готовы помочь продвинуться к вершинам научной карьеры откровенному врагу, оспаривающему основу советской власти, ее эгалитарность?

– Лев Николаевич, а вы уверены, что ваши воззрения настолько несовместимы с принципами советской власти?

– Вы говорите загадками, Анна Петровна, – Гумилев уже «включился» на меня – теперь он был готов к серьезному разговору.

– Ваши прошлые сложности были вызваны высказыванием, что решать должны не массы, а узкий круг элиты? – спросила я.

– Не дословно так, но смысл вы передали верно, – согласился Лев Николаевич.

– С вашего разрешения, давайте сначала определимся, что есть «элита», в дословном переводе с греческого «лучшая часть» – вы с этим согласны? Тогда следующий вопрос – должна ли элита быть замкнутой корпорацией, подобно титулованному европейскому дворянству, или принадлежность к элите определяется личными заслугами человека?

Вот научилась у Пономаренко – простой психологический прием «настрой на согласие» – намеренно ставить вопрос так, чтобы собеседник не мог не согласиться!

– Второе! – уверенно сказал Гумилев. – Хотя бы потому, что замкнутая корпорация, не имеющая притока «свежей крови», неизбежно выродится.

– В таком случае, скажите, должна ли элита быть малочисленной кастой, чем-то вроде жрецов Древнего Египта, или чем многочисленнее она, разумеется, без потери качества, тем лучше для страны и народа? – продолжала я разговор, чувствуя себя библейским змеем-искусителем.

– Второе, без сомнения, – уверенно ответил Гумилев.

– Но тогда выходит, что… – тут я начала «подсекать рыбку», – во-первых, в любом обществе должна быть элита, которая является лучшей его частью. Второе – должны быть эффективно действующие «социальные лифты», благодаря которым умные, смелые, патриотичные люди будут продвигаться к вершинам власти. Третье – поскольку единственным способом взрастить максимальное количество талантов при равной численности населения является повышение среднего уровня образования и культуры, во всех смыслах, то ключевым моментом во взращивании элиты является повышение этого среднего уровня.

Надо было видеть, какими глазами смотрел на меня Лев Николаевич – честное слово, на мгновение я почувствовала себя неловко.

– Вы правы, Анна Петровна, – медленно, очень медленно сказал он.

– А теперь сопоставим ключевое условие взращивания элиты с высказыванием Ленина о том, что «советская власть должна создать такие условия образования и воспитания, чтобы каждая кухарка могла, при необходимости, квалифицированно вмешиваться в дела государственного управления», – я нанесла «удар милосердия».

– Вы просто иезуитка! – вскрикнула поэтесса.

– Почему, Анна Андреевна? – спросила я, мысленно поздравив себя с тем, что поэтесса не знала принципа «Непроницаемо только молчание».

– Вы – искушаете людей исполнением их самых желаний!

– Вы сомневаетесь, что мы выполним то, что обещали?

– Это еще подлее! – Анна Андреевна явно была выбита из равновесия. – Взять свое, истинное, по праву, и из рук дьявола?