А ведь я могла бы и жестче. Вот уверена, что Николай Степанович по характеру и убеждениям не мог остаться в стороне от борьбы. И уцелевшие участники «заговора Таганцева», причём эмигранты, репрессий не боявшиеся, подтверждали его активную роль. Некто Шубинский вообще назвал его одним из организаторов. Да и не был он к тому времени мужем Ахматовой – к моменту расстрела они были уже три года в разводе, и Анна Андреевна успела выйти замуж за Владимира Шилейко, от которого в том же году ушла к Пунину… кстати, это ведь была его квартира, – но развод с Шилейко оформили аж через четыре года, мало похоже на убитую горем вдову? Но не стала я этого говорить, зачем? А прочла стихи – жалея, что нет гитары, и не умею играть, вот у Юрки Смоленцева, или Вали «Скунса», куда сильнее бы получилось:
– Стихи довольно простые, – констатировала поэтесса, возвращаясь в привычную роль надменной королевы, – собственно, затем я их и прочитала, чтобы дать возможность Ахматовой вернуться к привычному, психологически комфортному для нее образу, не «потеряв лица», – использованы просторечные слова, но, в сущности, неплохие и весьма искренние. Вы не знаете, кто автор, Анна Петровна?
– К сожалению, я не имею права назвать автора, – ответила я, мысленно извинившись перед еще не родившейся здесь Светланой Никифоровой, – я познакомилась с этим человеком на Северном флоте.
– Странно, у меня такое впечатление, что эти стихи написала женщина, – сказала Анна Андреевна.
– Когда идет война за жизнь страны и народа, женщины тоже становятся в строй. И не только в тылу – у меня, и у Люси, – тут я взглянула на Лючию, – есть на счету лично убитые враги. Простите, но не обо всем пока можно рассказать.
– Так это не ваши стихи, Анна Петровна?
– Сожалею, но поэтического таланта у меня нет, – глядя собеседнице в глаза, искренне ответила я, – я только читатель.
– А еще какие-нибудь стихи этого автора вы можете прочитать, Анна Петровна?
Я задумалась. В отличие от песен Высоцкого, большинство стихотворения Светланы Никифоровой абсолютно не соответствовали этому времени – понятиям, менталитету. Но одна вещь была – очень подходящая именно к моему плану. Первую часть которого я уже выполнила – давний конфликт между матерью и сыном, в мире «Рассвета» приведший к их полному разрыву в 1961 году, «лучше в дворники, в истопники иди, чем этой власти служить», теперь был переведен из идеологического русла в сугубо материально-эмоциональную плоскость. При том, что мать и сын и раньше-то близки не были – до войны, когда Лев Николаевич в эту квартиру обедать приходил, где жили сама поэтесса, ее муж Николай Пунин, его бывшая жена Анна и их дочь Ира – и отчим, когда за стол садились, говорил, «масло только для Иришки», а великая поэтесса поспешно соглашалась, «да-да, Николя, Левушка сейчас уйдет». Когда его арестовали, мать писала ему так, словно он отдыхал в Ялте – «я очень печальна, мне смутно на сердце, пожалей хоть ты меня». Он приходил сюда, жил здесь, просто потому, что больше было негде. Не были он и мать духовно близкими людьми, а вот соперниками – были! «Мама, не королевствуй».
Меня очень многому научил дядя Саша, комиссар госбезопасности второго ранга Александр Михайлович Кириллов, давний друг моего отца. Многому – товарищ Пономаренко. И я как губка впитывала информацию из будущего.