Алеф

— Не за что, — отвечаю я и, разбавив свой чай холодной водой из графина, быстро его выпиваю. — Мне пора на работу. Попроси Валентину накормить тебя обедом.

— Разве ты не приходишь обедать домой? — удивляется Марна.

— Не всегда, — говорю я, вставая из-за стола. — Ну, до вечера.

— Хорошо, — девушка расстроена. — Пока.

Поднимаюсь к себе в комнату, надеваю костюм и, вызвав по терминалу Генриха, выхожу на лестницу. В это время раздаётся телефонный звонок.

Я спускаюсь на первый этаж, где застаю Фёдора, прижимающего к уху трубку. При виде меня он начинает нервничать, так что сразу становится ясно, кто звонит.

— Виктор? — спрашиваю я, подходя.

— Он хочет с вами поговорить, — дворецкий протягивает мне трубку.

— Алло.

— Привет, — голос у Виктора спокойный, и это плохо. — Как Ева?

— Почему бы тебе не проведать её? — отвечаю я.

— Не могу.

— Полиция пока не имеет к тебе претензий.

— Правда?

— Да.

Пауза.

— Спасибо.

— Не за что.

— А Ева? Что она говорит?

— Она ещё не вышла из комы.

Глубокий вздох.

— Я этого не хотел.

— Чего именно?

— Чтобы Ева попала в больницу.

— А как ты думал? Что после такого удара она отправится навестить подружек?

— Нет.

Пожалуй, стоит говорить с Виктором помягче. Я ведь хочу, чтобы он вернулся.

— Где ты живёшь?

Молчание.

— С матерью?

В динамике щёлкает, и через секунду раздаются гудки. Я отдаю трубку Фёдору и прохожу мимо него к двери. У крыльца меня ждёт машина.

— В офис, — говорю я, забираясь на заднее сиденье.

Года три назад, когда я лежал в кровати, собираясь выйти в реальность, в комнату проскользнула Ева. Она прошлёпала по полу босыми ступнями и залезла ко мне под одеяло.

— Привет, — сказала она, поудобнее устраивая голову на подушке. — Почему ты не спишь?

— А ты? — спросил я, отодвигаясь к стене, чтобы дать ей побольше места.

— Не хочется.

— Тебе завтра рано идти в школу.

— Ну, и что? Я от этого быстрее не засну.

Я улыбнулся в темноте её словам и предложил:

— Если не хочешь спать, можно во что-нибудь сыграть.

Ева обрадовалась.

— Давай в правдивую историю, — предложила она шёпотом.

— Это как?

— Для этого нужно, — Ева придвинулась ближе, — рассказать о себе историю, только чтобы всё было правдой. Так что сначала поклянёмся не врать, ладно?

— О'кей, — ответил я. — Обещаю.

— Я тоже, — Ева подняла вверх руку, как бы принося клятву.

— А про что должна быть история?

— Мы посчитаемся. Кто выйдет, тот загадывает, о чём рассказывать. Чур, я считаю! — Ева начала декламировать стишок, указывая поочерёдно то на себя, то на меня: — На золотом крыльце сидели… Я вышла! — через несколько секунд воскликнула Ева и захлопала в ладоши.

— Ну, — сказал я, улыбнувшись, — загадывай.

— Сейчас-сейчас, что-нибудь придумаю, — Ева подняла глаза к потолку. — Ага, вот. Расскажи, почему мама нас бросила.

Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что ответить, и молчал. Ева нетерпеливо потеребила меня за руку.

— Ты обещал не врать, — напомнила она.

— Маме не нравилось, что я работаю в своей фирме, — ответил я уклончиво.

— Почему? Ведь теперь нам живётся гораздо лучше.

— Ну, ты же знаешь, что мы продаём.

— Мёртвых детей?

Я кивнул:

— Точно.

— Ну, и что? Ведь им всё равно. Да, и потом, они ведь сами умерли, разве нет?

— Мама считает, что мы не должны этим пользоваться.

— И поэтому она нас разлюбила?

— Нет, — я положил ладонь Еве на голову. — Только меня.

— Неправда. Если б она нас любила, то не ушла бы.

— Но ведь вы остались со мной.

— А разве ей нельзя приходить?

— Можно.

— Так почему же она ни разу не зашла?

— Не знаю, милая.

Ева помолчала.

— Пап, а как это вообще бывает?

— Что именно?

— Ну, почему люди могут разлюбить?

Хороший вопрос.

— Ну, — я оглянулся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы мне помочь, и увидел на прикроватной тумбочке стакан. — Видишь стакан?

Ева кивнула.

— Представь, что это человек. Теперь смотри: у стакана много граней, но тебе видны сейчас только четыре, значит, ты, хоть и знаешь, что это стакан, но судишь о нём только по этим четырём видимым граням. Согласна?

— Наверное.

— С обратной стороны стакан может оказаться и битым, и грязным. Значит, ты видишь не сам стакан, а его образ, который построило твоё воображение, опиралась лишь на эти четыре видимые тебе грани. Это называется гештальт.

— Как?

— Не важно. Суть в том, что, если повернуть стакан другой стороной, и она окажется, скажем, с трещиной, то твоё сознание сразу перестроит готовый образ, и, хотя ты будешь знать, что стакан тот же, его образ станет немного другим.

— С трещиной?

— Именно. Так же получается с людьми. Сначала ты любишь образ человека, состоящий из четырёх граней, а потом видишь пятую и либо любишь этот новый, уже пятигранный, образ, либо нет. И это только кажется, что разлюбил того же самого человека, потому что на самом деле того, кого любил, уже нет — он исчез, как только появилась новая грань. Да, и потом, ведь не самого человека любят вовсе, а всегда только его образ.

— Потому что все грани увидеть невозможно, — понимающе кивнула Ева.

— Да. На это не хватит целой жизни.

— Жаль, мы не бессмертны, — вздохнула она.