Алеф

К сожалению, если мы теряем нечто по-настоящему дорогое, то уже не можем утешиться тем, что хоть немного хуже. Любимого человека заменить нельзя. Как писал Есенин, «Мы в жизни любим только раз, А после ищем лишь похожих». И дело не в том, что другой хуже. Просто он — другой. Поэтому, когда человек думает о «новом счастье» и понимает, что оно невозможно, ему становится невыносимо больно.

Мне становится невыносимо больно.

— Чёртовы мухи! — восклицает Олег, яростно отмахиваясь от кружащего вокруг него насекомого. — Я поставлю тебе в особняк специальную программу от них!

Его крик выводит меня из задумчивости.

— Всех не перебьёшь, — замечаю я. — Мухи плодятся быстро. Если не мешать им размножаться, то за два года они покроют Землю слоем в три сантиметра толщиной. Представь наш город, скрытый шевелящейся живой массой.

— Гадость! — Олег морщится от отвращения.

— Почему же? Чёрными, синими, изумрудно-зелёными, золотистыми копошащимися телами будут покрыты улицы, площади, машины, столбы, телефонные будки. Полчища насекомых выткут живой ковёр на крышах, окнах, стенах снаружи и внутри домов. И всё это будет оглушительно, властно, победоносно жужжать. Голос насекомых заявит о себе как о единственно возможном.

— Ты пытаешься испортить мне аппетит?

— Нет, что ты. Кстати, я проверял мух сканером — они абсолютно безвредны.

— Дело не в этом. Естественно, вредоносные программы не попали бы в особняк.

— Я понимаю: мухи неприятны тебе эстетически.

— Они вызывают омерзение!

— Знаешь, что на самом деле восхищает меня в нарисованном пейзаже?

— Ну? — нехотя произносит Олег.

— Город.

— Почему?

— Он останется точно таким, как сейчас: величественной, нерушимой каменной глыбой, навсегда впаянной в землю. Он не отдаст мухам ни миллиметра свои владений, не уступит им ни пяди того, что принадлежит ему. Просто будет взирать на их опьянённые гниющей пищей полчища, а когда еда кончится, и мухи поглотят друг друга, город стряхнёт их ссохшиеся, скрюченные в голодной агонии трупы и оставит рассыпаться на палящем, безудержном солнце.

Олег выдавливает кривую усмешку.

— Увы, — говорит он, — вечно только то, что мертво. Но вечность сама по себе — ещё не повод для восторгов.

— Согласен.

Ужин подходит к концу, и Фёдор с Валентиной уносят пустые тарелки. Я прошу подать кофе в мой кабинет, и мы с Олегом направляемся туда. Хочется немного расслабиться и просто насладиться покоем. Я рад, что Олег поселился у меня: в последние дни одиночество стало действовать на меня гнетуще.

Мы садимся в кресла, и я открываю хумидор из красного дерева, стоящий на журнальном столике.

— Откуда? — спрашивает Олег, беря предложенную сигару.

— Гавана.

Он обрезает кончик золотой гильотиной и прикуривает от лучины — всё, как положено. Я наблюдаю за ним.

В воздух поднимается несколько колец дыма.

— Ну, как? — спрашиваю я.

— Отлично! — кивает Олег. — Кстати, что слышно насчёт заводов? Нас закроют?

— Мы это обсуждали в прошлый раз.

— Брось! — Олег досадливо морщится. — Нельзя делать вид, что ничего не происходит. Наш бизнес вот уже две недели официально разрешён только в России и Европе, да и то не везде. Если так пойдёт дальше — а я не вижу причин, чтобы этого не случилось — мы окажемся на гране банкротства, разве нет?

Олег отчасти прав: большинство держателей серверов издало эмбарго на нашу продукцию, но мой друг упорно не хочет принимать в расчёт теневую экономику. Наверное, синдром Эксифера сделал его мягкотелым.

Есть множество способов обойти любые запреты, и виртуальность в этом плане не исключение: здесь возможностей для контрабанды не меньше, а то и больше, чем в реальности.

— Неужели ты всерьёз полагаешь, будто завод по заготовке каких-то двухголовых свиней сможет удержать нас на плаву? — спрашивает Олег, имея в виду немецкую зверофабрику.

Я встаю и подхожу к окну. Идёт дождь, и частые крупные капли разбиваются о стекло, скатываясь по нему длинными тонкими ручейками. Небо, тёмное и тяжёлое, почти касается побуревших от дождя далёких крыш. Мне хочется вдохнуть грозовой воздух и забыть о заспиртованных детях — возможно, впервые за всё время.

Что-то погода в последнее время нас не балует. Интересно, чего добиваются метеорологи Киберграда.

Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть: это Валентина принесла кофе.

— Ну, так как? — спрашивает Олег, когда она выходит. — Что будем делать?

— Ничего, — отвечаю я, возвращаясь в кресло. — Пусть об эмбарго беспокоятся наши клиенты. Этими людьми движет страсть — они одержимы своими коллекциями, почти больны ими. Они не позволят никому лишить себя этой радости. Ко мне уже приходил Фернен, придут и другие. Пусть увидят трудность нашего положения, оценят по достоинству наш труд и вывернут карманы. Чем ближе, по их мнению, мы окажемся к банкротству, тем охотнее они расстанутся с деньгами. А мы займёмся банальной контрабандой.

— Но ведь это незаконно.

Опять двадцать пять!

— Ещё бы, — говорю я. — Но ты ведь отказался жертвовать империей, разве нет?

Олег замолкает, прикусив язык. То-то.

— Расслабься. Помнится, ты сказал, что хочешь осуществить мечту. Свою мечту.

— Ну, это так…