Алекс и я

По мере того как мои дела шли всё хуже, за неделю до отъезда, за неделю до начала занятий в университете, в департаменте сказали, что они никого не нашли для чтения лекций о поведении животных и готовы оставить за мной это место, если я согласна. Если я согласна? Необходимость уехать была отсрочена, у меня по-прежнему не было денег от гранта, моя лаборатория «висела на волоске» целый год. Студенты работали у меня волонтерами, потому что мне уже было нечем им платить. Я повторно направила заявку на грант, она снова была одобрена, на этот раз я получила финансирование. Этот год был очень тяжелым.

Этот драматичный эпизод был началом трех очень плодотворных лет работы в Северо-Западном университете. Я работала с Алексом над цифрами, над тем, почему именно выбранный мной метод был особенно эффективен и как он связан со способностями птиц в дикой природе. Я сотрудничала с Линдой Шинке-Ллано (Linda Schinke-Llano), специалистом по изучению человеком второго языка. Она наблюдала за тем, как Алекс усваивает английские слова

Мы также сотрудничали с биологами, которые занимались вопросом усвоения пернатыми песен птиц других видов, что было сопоставимо с освоением второго языка. Вместе со студентами я начала предварительно заниматься проблемой так называемого представления о «неисчезаемости» объекта (object permanence), что означает понимание субъектом (птицей) того, что предмет продолжает существовать, даже если он спрятан и не виден глазу. Способность к пониманию этого феномена развивается у детей в течение первого года жизни. Алекс определенно владел этой способностью и использовал это умение для собственного развлечения во время проведения тестов.

Совместно со своей студенткой Дениз Наполитан (Denise Neapolitan) я провела небольшое исследование, целью которого было определить, говорят ли хозяева попугаев одинаково с особями женского и мужского пола. В ходе тестов Алекс «играл» две роли: в одних тестах – самого себя, а в других испытуемые считали, что это самка – Alice. Результат оказался предсказуемым: люди более ласково, как с детьми, общались с женскими особями, нежели с Алексом. Другая моя студентка, Катрин Дансмор (Katherine Dunsmore), получила небольшой грант, на деньги которого купила звукозаписывающее оборудование. Мы записывали вечерние бормотания Алекса, которые он издавал в свободное время – время «практики» в звуках и новых словах перед отходом ко сну, как обычно делают и дети. В 1962 году мы совместно с Руфью Вейер (Ruth Weir) выпустили книгу, уже ставшую классикой, «Язык в колыбели» («Crib Talk»). Книга как раз посвящена описанию подобной практики заучивания перед сном новых слов у детей. Когда мы с Кэти написали нашу книгу, мы планировали назвать ее «Язык в клетке» («Cage Talk»), однако редакторы не позволили нам выпустить ее с таким названием. Нам пришлось назвать книгу следующим образом: «Solitary Sound Play During Acquisition of English Vocalizations by an African Grey Parrot» – «Проигрывание отдельных звуков в процессе усвоения английских слов африканским серым попугаем». Название скучное, но очень точное.

В общем-то, моя профессиональная жизнь была весьма насыщенной, частично благодаря моему характеру, но также, как я подозреваю, это было своего рода заменой другого, того, чего мне не хватало в моей жизни. Мое существование было как бы разделено на две части – большая часть меня наслаждалась серьезными успехами и прогрессом в исследованиях, другая часть испытывала чувство пустоты.

Как только я приехала в Северо-Западный университет, я сразу же подала заявки на соискание нескольких должностей в университете, но после тяжелого для меня 1986 года я стала подходить к размещению заявок с особым старанием. Не так уж много позиций мне подворачивалось, за исключением тех, что я называла «антидискриминационными» собеседованиями, ведь я была единственной женщиной, которую на них приглашали, а в ходе вопросов (мне хватало одного или двух, чтобы понять) меня не принимали всерьез. Меня не слишком это беспокоило вплоть до 1989 года, пока Северо-Западный университет не сообщил, что может продлить со мной контракт только до конца 1990 года. Дело было не в том, что мы с Алексом не справлялись, а в том, что ставку приглашенного доцента можно было продлить лишь до конца 1990 года, таковы были правила, применяемые к временным позициям. Реакция Дэвида была похожа на его слова, сказанные в 1986 году: «Почему бы тебе не найти “настоящую” работу?» Еще одна череда подачи заявок, серия собеседований, огромный стресс. На этот раз, в мае 1990-го, мне предложили постоянную ставку в Университете Аризоны (Тусон). По ряду причин я решила отложить переезд до Дня благодарения.

Тем временем Алекс по-прежнему вызывал интерес телеканалов и национального телевидения. Казалось, ему нравилось выступать перед камерой, он совершенно не стеснялся ее. Мы с ним принимали много посетителей, в особенности мне памятен один наш гость. Возможно потому, что этот визит стоил особого нервного напряжения, по крайней мере для меня.