Алекс и я

И даже те слова-«ярлыки», которым его обучали, по собственному почину Алекс использовал не для описания действительности (как сделали бы люди), а для социальных взаимодействий – и с сородичами, и с людьми. Обозначение зеленой фасоли green bean оказалось – возможно, в силу созвучия составляющих его слов – очень удобным для дуэта с другим попугаем, Гриффином: Green, – начинал Алекс. – Bean, – вторил Гриффин. – Green. – Bean. – Green. – Bean. – и т. д. При этом птицы не описывали фасоль (ее рядом не было), не вспоминали о ней, не просили дать им ее, а просто реализовывали таким способом свое стремление к социальным взаимодействиям. Попав в ветклинику, Алекс разговаривал со всеми, кто готов был его слушать. Он долго выспрашивал у бухгалтера клиники (его клетка располагалась по соседству с ее кабинетом), хочет ли она орех, кукурузу – и, в конце концов, сказал раздраженно What do you want? (интонационно выделив do), но не для того, чтобы предложить бухгалтеру ту или иную еду (которой у него и не было), а лишь затем, чтобы добиться внимания к себе и удовлетворить свое стремление к социальным взаимодействиям.

Это демонстрирует одно из очень важных отличий человеческого языка от коммуникативных систем других видов. Человеческий язык предназначен прежде всего для описания внешней по отношению к человеку действительности – объектов, действий, свойств, – и поэтому в нем существует множество слов для обозначения всего этого и множество правил, позволяющих связывать слова друг с другом, для того чтобы мочь описывать колоссальное, потенциально бесконечное количество возможных ситуаций. Человек предрасположен к тому, чтобы даже социальные взаимодействия строить вокруг описания окружающей действительности. О том, что такая коммуникативная установка появляется в человеческом поведении еще до речи, свидетельствует эксперимент Ульфа Лисковски и его коллег (Liszkowski et al. 2004): годовалым детям демонстрировали какой-то интересный предмет, на который они показывали взрослому. Как показала реакция детей, «правильным» ответом взрослого на такое действие было смотреть то на предмет, то на ребенка и обсуждать его с ним («А кто это?», «Это птичка!», «Она машет крылышками!» и т. и.), другие варианты реакции взрослого (посмотреть на ребенка и поговорить о нем самом, игнорируя показанный предмет, посмотреть на предмет, но никак не показать, что заметил его именно благодаря ребенку, или просто посмотреть на собственные руки, проигнорировав и ребенка, и показанный предмет) не удовлетворяли ребенка, и он пытался исправить ситуацию. Склонность сообщать окружающим о своих впечатлениях представляется очень важной для глоттогенеза; по мнению М. Томаселло, она является одной из его главных предпосылок (Томаселло 2011; Tomasello 2008).

У других видов коммуникативная задача в большинстве случаев другая: по каким-то заметным признакам особи (элементам внешности, запаху, издаваемым звукам, производимым действиям) сородичи должны понять что-то о ней самой – сильна она или слаба, настроена агрессивно или мирно, спокойна или, к примеру, напугана и т. и. Коммуникация может использоваться для того, чтобы подготовить полового партнера к спариванию, для того, чтобы особь могла выяснить свое место в иерархии, для контакта между родителями и потомством, у наиболее «умных» и социальных видов – также для поддержания дружбы (видимо, для серых жако такой тип использования коммуникации тоже характерен). Возможности «описания действительности» ограничены несколькими типами криков опасности или несколькими вариантами пищевого крика – поскольку коммуникация в природе дорого стоит (то, что могут заметить сородичи, могут заметить и хищники), ни у одного вида, кроме человека разумного, не возникло такой системы, которая позволяла бы выражать в знаковой форме всё что угодно, реальное или вымышленное.

Привычного к такой коммуникативной системе человека при изучении когнитивных способностей животных интересует прежде всего вопрос, может ли животное выучить слова? Может ли животное овладеть знаками-символами, у которых означаемое (смысл) не имеет никакой природной связи с означающим (формой)? Может ли оно выучить, что слово относится не к единичному объекту, а ко всем объектам такого типа? И в который раз изучение вида с высоким уровнем когнитивного развития дает ответ: может. Могут не только человекообразные обезьяны (шимпанзе, бонобо, гориллы и орангутаны), но, как стало ясно благодаря работе Айрин Пепперберг, и попугаи (по крайней мере, серые жако).