Александр Александрович Формозов (1928–2009). Послесловие

Первый грех («подмена жанра») состоял в том, что вместо логически точных и обоснованных фактами положений используются красочные рассказы, беллетризованные разглагольствования с метафорами и пышными эпитетами, втюхивающие какую-нибудь заманчивую идею. «Как только Окладников подходит к чему-либо спорному, он сразу же начинает говорить красиво, и эти красивости затемняют суть дела» (Формозов 2005: 104). Формозов, конечно, удивительно наблюдателен и тонок в своем ехидстве.

Второй грех, разумеется, свойственный не одному Окладникову, заключался в легкости смены взглядов, ориентаций и убеждений в угоду властям. В 1937 году Окладников писал о кровавом захвате Бурятии царскими колонизаторами и отчаянном сопротивлении вольнолюбивого бурятского народа, а через полтора десятка лет – о добровольном вхождении Бурятии в состав российского государства. В пятидесятых годах – о массе заимствований из дружественного Китая, а как только Китай перестал быть дружественным – об отсутствии малейших влияний Китая на наш Дальний Восток. Окладников не считал нужным оправдываться. Разумеется, писал, как требовалось. Все так писали.

Нет, не все! – отвечает Формозов. «Были, ведь, ученые, работавшие так, как подсказывала научная совесть, а когда им работать не давали, находившие в себе мужество хотя бы молчать» (2004: 98).

В статьях 2006 года почти все авторы возмущены инсинуациями Формозова в адрес Окладникова. Но за исключением Шера возмущением дело и ограничивается. Опровержений нет. Савинов (2006: 171) приводит как анекдот указание Формозова на то, что палеолитические статуэтки из Бурети были забыты Окладниковым, а потом случайно найдены в сундуке матери среди старого тряпья и подарены приятелю, директору провинциального музея. Но у Формозова (2005: 68) есть ссылка на описание факта в книжке этого самого директора. Анекдотичность же сего факта у Савинова ничем не подтверждена. Основные возражения – против общей нигилистической позиции Формозова.

Только Шер (2006: 168) приводит несколько неточностей (искажений истины) в воспоминаниях Формозова и его коренное упущение: «В том, что Окладников заложил основы первобытной археологии Сибири и на пустом месте создал новый сибирский институт археологии, который теперь не уступает институтам Москвы и Санкт-Петербурга, Формозов видит больше отрицательного, чем положительного». Это верно, не замечать этого грешно.

6. Экспедиция в историю науки и культуры. С начала 1960-х годов Формозов занялся историографией русской археологии, оставив с конца 1960-х полевые исследования. Он быстро стал лидером в этой отрасли. Впрочем, его учитель Арциховский писал соответствующие главы в многотомной академической истории отечественной науки (с 1957 г.), но это были официозные очерки, а Формозов излагал новые идеи и вполне оригинальные трактовки.

Одновременно с работами по искусству Формозов выпустил первую историю археологии России – живую, обаятельную книжку «Очерки по истории археологии» 1961 г. Она охватывала только историю дореволюционной археологии и оканчивалась временем А.С. Уварова. Но впервые был представлен взгляд на русскую археологию не с официальной позиции, без шор, и об археологии говорилось просто, хорошим литературным языком, с личной заинтересованностью, заразительной для читателя. Развитие археологии было рассмотрено на фоне развития общества и его культуры, со сменой исторических ситуаций. Описание археологии времен Николая I принадлежит к лучшим страницам историографической прозы.

Главным принципом периодизации явилось изменение места археологии в обществе. В период учёных путешествий археология была частью географии; затем с подъемом романтизма и сентиментализма – частью филологии; затем, как считает Формозов, победила функция исторического познания и археология стала частью истории, не дожидаясь прихода марксизма. Эта смелость историографа импонирует, но думается, что та «бытоописательная» концепция археологии, которую проповедовали А. С. Уваров и его соратники, была нацелена не на историю, а на этнографию, так что их археология была частью широко понимаемой этнографии и эта установка еще удерживалась палеоэтнологической школой в канун революции и после нее.

В 1974 г. последовала книжка «Археологические путешествия», в 1979 – «Пушкин и древности», в 1983 – «Начало изучения каменного века в России». Все эти книжки детализировали и развивали отдельные разделы «Очерков», а третья ещё и показывала истоки отставания русской археологии в освоении естественнонаучных подходов и методов. Истоки эти лежали в идеологической цензуре. Это было отрезвляющее чтение после десятилетий охоты за русскими приоритетами на всевозможные открытия.