Александр Блок в воспоминаниях современиков

Бальмонт угашал свои лучи падением в тусклую «Литур­

гию красоты». Наоборот, поэты тьмы и зла — Сологуб

и Брюсов — крепли, очерчивались в своих произведениях

(«Огненный ангел» и «Мелкий бес»). Самая неуловимая

стихия, нас обуявшая, проникая в несимволические кру­

ги модернизма и передовой критики, ощупывалась, изме­

рялась. Розово-золотой воздух в их руках подменялся

шелковой материей. Бралось внешнее оперение внутрен­

него ядра и создавались абстрактные контуры идеологии

символизма. Наконец свершилось пришествие в русский

модернистский мир такого крупного идеолога, как Вяче­

слав Иванов, впервые появившегося в Москве из загра­

ницы весной 1904 года. Он, с одной стороны, дал глубокое

обоснование нашим идеям, с другой — непроизвольно

расширил самую сферу исканий, лишив ее остроты

и напряженности. Спаивая декадентов, неореалистов,

символистов и идеалистов в одно стадо и тем подготовляя

«александрийский», синкретический период символизма,

он давал материал для статейных популяризаций непо-

пуляризируемого. В этом смысле роль Вяч. Иванова

огромна и в светлом и в темном смысле: с одной сторо­

ны, он стоит как углубитель и обоснователь идеологиче­

ских лозунгов декадентства и додекадентства, строя

мост к символизму через многих и давая материал «не-

символистам» считать себя «символистами»; становилось

265

нечто вроде знака равенства между театром и храмом,

мистерией и новой драмой, Христом и Дионисом, Бого­

матерью и всякой рождающей женщиной, Девою и Ме­

надой, любовью и эротизмом, Платоном и греческой

любовью, теургией и филологией, Влад. Соловьевым и

Розановым, греческой орхестрой и парламентом, русской

первобытной общиною и Новым Иерусалимом 75, левым

народничеством и славянофильством и т. д. С другой

стороны, роль Вяч. Иванова несомненна как роль отра­

вителя чистоты воздуха самой символической среды —

она мало изучена.

Все эти причины, взятые вместе (космические, обще­

политические, русско-общественные, кружковые), и вы­

звали впечатление угасания зорь.

Я характеризую эту эпоху неспроста, а в духе сравне­

ния А. А., который в предисловии к поэме «Возмез­

дие» характеризует стихию России 1910—1911 годов,

ищет характеристики в разнообразных факторах общих

и индивидуальных. «Все эти ф а к т ы , — пишет он в пре­

дисловии к третьей части п о э м ы , — казалось бы, столь

различные, для меня имеют один музыкальный смысл.

Я привык сопоставлять факты из всех областей жизни,

доступных моему зрению в данное время, и уверен, что

все они вместе всегда создают единый музыкальный

напор» 76. Все истинно философские культуры идут

именно этим путем. Таким путем шел Ницше, всматри­

ваясь в культуру Греции. Таким путем идет ныне в Гер­

мании замечательный Шпенглер *. Действительность,

даже биография А. А. необъяснима без фона ее строя­

щих: ритма и перебоя, «музыкальных напоров», «шума

времени», вплоть до личных отношений. Шум времени

нас с ним свел, шум иного ветра развел одно время,

казалось бы, в разное, а на самом деле в подобное друг

другу. Шум времени 1910—11 гг. свел снова. Так наши

будущие расхождения с ним, расхождения в оценке со­

бытий 1905—06 гг., были подготовлены одинаковым отхо­

дом от эпохи 1900-го — 1902-го года, казалось бы, в раз­

ные стороны, а на самом деле: с разных сторон мы встре­

тились снова. Период с 1904-го до 1908 года был для

А. А. периодом «Нечаянной Радости», драмы «Снежная

маска», а для меня — «Пепла», «Кубка метелей»

* «Untergang des Abendlandes», «Socialismus Preussentum».

( Примеч. А. Белого. )

266

и «Урны». Его интересы к земле и к реализму, к пи­

сателям-реалистам *, народнический стиль моего «Пепла»,

его «Снежной маски», моего «Кубка метелей» (лейтмо­

тив — распыление прежнего, именно розово-золотого воз­

духа) вели нас путем расхождения и подготовляли нас

к новой встрече в теме — Россия. (Тема стихов его

третьего тома и тема моих романов «Серебряный голубь»

и «Петербург».) Россию мы с ним любили особой лю­

бовью. Одинаково начинаем мы с ним период времен­

ного угасания зорь (ощущение «Пепла» и «болотного ту­

мана», «Нечаянной Радости»), как одинаково начался у

нас период их возжигания.

Помню, что мне, и стихийно и биографически пере­

жившему с болью период подмены зорь медиумизмом,

на письма мои и стихи к А. А., начинающиеся с крика

боли («Багряницу несут и четыре колючих венца...

не оставь меня, друг, не забудь»), А. А. ответил: «И ты

задул яркий факел, изнывая в душной тьме». Это —

«и ты задул» характерно. А. А. констатирует факт:

факелы задувались. И оттого-то впоследствии я с такой

необузданной злобою (не делающей чести мне) встретил

«Факелы» — сборник мистических анархистов: самое за­

главие мне казалось пародией на задутые факелы уже

отошедшей, неповторимой, но и не прочитанной до сего

дня эпохи. Характерны строки из письма А. А., получен­

ного мною именно в то время, 7 апреля 1904 года: «Мы

поняли слишком многое и потому перестали понимать.

Я не добросил молота, но небесный свод сам расколол­

ся **. Я вижу, как с одного конца ныряет и расползается

муравейник, полный расплющенных сжатым воздухом

в каютах, сваренных заживо в нижних этажах, закручен­