Александр Блок в воспоминаниях современиков

ми, летами и осенями циркулирует по Москве, надев

на лоб свою неизменную «утку». Раз в Базеле мы вместе

с ним остановились на выборе головного убора. И тут:

выбор его пал на шляпу, форма которой опять-таки мне

напомнила «утку». Так вот: А. С. остановил меня и,

взволнованный чем-то, сказал, запинаясь: «Я теперь по­

нимаю все это». А что? что? То ли, что мы с С. М. Со­

ловьевым называли шутливо «доктриной Lapan» и на

что Э. К. Метнер подавал свою реплику: «Помните, ваша

худшая опасность в вашей статье — « т е у р г и я » . — Думаю,

что А. С. понял то именно, что впоследствии сделало его

антропософом, — его и меня, т. е. понял: проблему орга­

низации своего внутреннего пути («пока не станешь сам

как стезя») в связи с организацией в «свой внутренний

путь» внешних путей «общественности», т. е. проблему

«мистерии», звук которой, далекий, извлекался какой-то,

нами тогда непонятой атмосферой, не координируемой

без подвига лет и неизбежно превращаемой в sui generis * душевный сеанс.

В те дни это понимал лишь один А. А., т. е. он по­

нимал смутно, как бы сквозь сон, понимал необходимость

стези, первого шага. Он, «нищий, распевающий псалмы»,

не знал этого первого шага, прислушивался к нам, что

и мы такое из себя представляем, любил нас, но видел,

что и мы ничего не знаем о первом шаге, а лишь импро­

визируем, и заранее не верил импровизации тут, боялся

импровизации, боялся, что будет «к худу» именно оттого,

что атмосфера нашего состояния сознания (моя, А. С.

и С. М.) была слишком лучезарна: так, слишком луче­

зарный день бывает обычно между двумя слезливыми

и дождливыми. И тут уходил он куда-то в свою молча­

ливую глубину от всех нас, становясь чужим. Помню,

что раз, когда мне стало особенно хорошо, я стал тихий

и молчаливый (бывают особые минуты молчания и ти­

шины в минуту максимума душевной деятельности и

активности, когда точно вырастают крылья), он, с улыб­

кой перегнувшись и глядя через плечо кого-то сидящего

рядом со мной, сказал ласково и убедительно: «Ну, до­

вольно, Боря». Так чуток до прозорливости он был в то

время к неуловимым душевным движениям других.

В этом «ну, довольно» теперь для меня — целая гамма

* своего рода ( лат. ) .

281

знания о нем, об его трезвости, строгости, чуткости,

настороженной пытливости, интеллектуальности.

Как же мне писать о тексте им произносимых речей

того времени, когда одно «ну, довольно» открывает двери

для целого размышления в духе Рейсбрука или Эккарта.

В А. А. того времени таилось нечто, о чем Метерлинк

и не подозревал, а если бы подозревал, то не написал

бы своих «Tr`esors des humbles» — «Сокровищ смирен­

н ы х » , — не сокровищ и не смиренно написанных. Сми­

ренно-мудр был А. А. того времени, ничего о мистике

не написавший.

Вечером первого дня мы весело распивали чай. А ко­

гда А. А. провел нас с А. С. в отведенную нам комнату

и, побеседовавши с нами, пожелал нам спокойной ночи,

го еще долго мы с А. С. не могли уснуть. Нам казалось,

что мы уже в Шахматове давно. А. С. высказывал мне

свои впечатления неоднократно, ложась и вновь подни¬

маясь с постели таким, каким я его видывал редко.

Я смотрел за окно над деревьями скатывающегося вниз

под угол сада, на горизонт уже нежно-голубого неба

с чуть золотистыми пепельными о б л а к а м и , — там вспы­

хивали зарницы: «в золотистых перьях тучек танец

нежных вечерниц» 93. Словом, первый день нашего шах-

матовского пребывания прошел так, как если бы это

было чтение стихотворений о Прекрасной Даме, а вся

вереница дней в Шахматове была циклом блоковских

стихотворений.

Я не преувеличиваю своих впечатлений, читатель,

скорее умаляю, чтобы не показаться на старости лет

с «мухой» в голове.

Так же прошел и второй день. Никогда не забуду

я этой линии тихих в своем напряжении и нарастающих

дней. Не забуду этой прекрасной в своей монотонности

жизни, бурно значительной внутренне. Мы с А. С. мед­

ленно вставали у нас наверху, перекидывались впечатле­

ниями, шутками и потом отправлялись вниз, в неболь­

шую столовую, выходящую на террасу, к утреннему

кофе, встречались с Александрой Андреевной, с которой

всегда заводили интересный, умный разговор. В системе

слов, обращенных ко мне Александрой Андреевной, было

всегда нечто вопросительное, — точно она, уверовав

с одной стороны в наши зори, с другой стороны сомнева­

лась. Этим сочетанием веры и скептицизма Александра

Андреевна напоминала мне покойную О. М. Соловьеву,

282

свою двоюродную сестру. А. А. и Л. Д. появлялись к чаю

позднее, часам к одиннадцати, и этот час от десяти до

одиннадцати мы всегда проводили с Александрой Андре­

евной. А. А. и Л. Д. жили не в главном доме, а в уют­

нейшем, закрытом цветами маленьком домике о двух

комнатах, если память не изменяет, в домике, напоми­

нающем что-то о сказочных домиках, в которых обитают

феи. Бывало, послышатся шаги их на ступенях терра­

с ы , — и вот, веселые, тихие, входят А. А. и Л. Д., А. А.

в неизменной русской рубашке, Л. Д. в розовом, па­

дающем широкими складками платье-капоте. Разговор

становится проще, линия разговора меняется: определен­

ные разговоры, которыми мы были заняты, расширяются