Александр Блок в воспоминаниях современиков

в неопределенное море той спокойной, немного шутливой

глубины и ширины, которые всегда чувствовались в этой

супружеской паре. У нас с А. С. было впечатление, что

«межа» разговора с Александрой Андреевной, обрамлен­

ная гранями того быта и той эпохи, переходила в «без-

бытное и вечное» «золотое бездорожье»: ведет «к без­

дорожью золотая межа» 94. Наши сидения по утрам

воистину переходили в золотое бездорожье у берега ка­

кого-то моря, через которое вот-вот придет корабль (для

меня «Арго») и увезет всех через море в Новый Свет.

Очень часто мы переходили в соседнюю комнату, про­

сторную, светлую, обставленную уютною мягкою ме­

белью. Л. Д. садилась с ногами на диван, мы располага­

лись в креслах. Я очень часто, стоя перед ними, начинал

развивать какую-нибудь теорию, устраивая импровиза­

ционную лекцию. В сущности, вся линия моих слов,

теорий и лекций была не в убеждении присутствующих,

а в своего рода лакмусовой бумаге, окрашивающейся то

в фиолетовый, то в ярко-пурпурный, то в темно-синий

цвет. Ткань моих мыслей А. А. умел распестрить всеми

оттенками отношений: юмором, молчанием, любопыт­

ством, доверием. «А знаешь, Боря, я все-таки думаю,

что это не так», или: «А все-таки Валерий Яковлевич ма­

тематик», и т. д. — и нужная реакция происходила: лак­

мусовая бумажка о к р а ш и в а л а с ь , — в первом случае мяг­

кое «не так» становилось поперек моим мыслям, я знал

уже, что натолкнусь на глубочайшее упорство А. А.,

которого не преодолеть годами (оно и не преодолева­

лось), во втором случае: «а все-таки Валерий Яковле­

вич математик» — накладывалась резолюция на весьма

сложное всех нас отношение к В. Я. Брюсову, который

283

в те годы всеми нами признавался единственным вожа­

ком декадентства, соединявшим в себе талант поэта,

эрудицию историка, сознательность техника, и который

был в то же время единственным поэтическим «мэтром».

Вяч. Иванов, живший тогда за границей, только времен­

но блеснул своим появлением в Москве. Бальмонта в то

время мы не особенно ценили; в Гиппиус, которую А. А.

и я ценили как поэтессу, А. А. особенно подчеркивал ее

религиозно-философские интересы, для нас той эпохи

«ветшающие», а для Александры Андреевны, С. М. Со­

ловьева и А. С. Петровского и по существу сомнитель­

ные. Таким образом, В. Я. Брюсов был фигурой, для нас

во всех смыслах нас интересовавшей. Кроме того, Брю­

сов девятьсот четвертого года и Брюсов теперешний —

два полюса. Тогда дарование его росло и контуры этого

дарования увеличивались. Достижения его «Urbi et Orbi»

согласно увеличивались: они казались больше, чреватее

б у д у щ и м , — так в утро туманное кажутся нам выше кон­

туры гор, но взойдет солнце — и «огромные» далекие горы

окажутся близкими и не столь внушительными холмами.

Так и «Urbi et Orbi», этот внутренний холм, даже гора

среди низин бывшей современности (по сравнению с Над­

соном, Минаевым, Мережковским, Лохвицкой, Фофано­

вым и даже Бальмонтом), казался вершиной недосягае­

мой в 1904 году. Брюсов представлял собой интересней­

шую фигуру. В ней не было ничего академического:

четкость, сухость, формальность всех достижений не

стали еще брюсовской «академичностью», а методом,

маскою, под которой пытливый ум большого человека

высматривает себе стези и пути, нащупывая эти стези

на всех путях жизни. В. Я. Брюсов в то же время был

единственный из поэтов, усиленно интересовавшийся

магией, оккультизмом и гипнотизмом, не брезговавший

никакою формой их проявления, одинаково склоненный

перед Агриппой Неттесгеймским, им изображенным в ро­

мане «Огненный ангел», посещавший усердно сомнитель­

ные спиритические кружки, пробуя свои силы, может

быть и практически, где можно, «гипнотизируя» (в пере­

носном и буквальном смысле). Он порою казался нам

тигром, залегающим в камышах своего академизма, что­

бы неожиданным прыжком выпрыгнуть оттуда и пред­

стать в своем, ином, как казалось, подлинном виде:

«черным магом». И подобно тому как я, только что на­

писавший статью о теургии, считал, что поэзия должна

284

стать теургией, т. е. божественной и жизненной одновре­

менно, так этому направлению должно было противо­

стать другое пресуществление поэзии — в «черной магии».

К декадентству, как к таковому, мы все относились отри­

ц а т е л ь н о , — считали, что под маскою декадентства крепли

«черные силы» задекадентовской линии магической поэ­

зии, которая была нам так враждебна, которой яд вына­

шивал жизненно Брюсов под личиной измеряемых и

точно взвешиваемых форм. В этом смысле Брюсов

был для нас всех магом, для одних в серьезном смысле,

для других в аллегорическом: недаром А. А. назвал его

раз мне: «великий маг моей земли». Да, Брюсов в эти го­

ды считался определенно «великим» мною и С. М. Со­

ловьевым. А. А., любя поэзию Брюсова, так таковую,

допуская магизм ее, однако никогда не переоценивал

Брюсова, провидя в Брюсове скончавшегося лет один­

надцать до физической кончины А. А. 95, и потому-то

фраза «а все-таки В. Я. математик» в то время озна­

чала одно: маска форм приросла к Брюсову настолько,

что все иное живое под ней, чем бы оно ни было, хотя

бы магическим ядом, есть лишь «аллегория формы».