Александр Блок в воспоминаниях современиков

ремлений занял он: я ему уступил. Послечайные разго­

воры сменились разговорами после завтраков, в которых

С. М. импровизировал своего мифического француза La-

pan — одновременно и Гегеля, и историка будущего, дол­

женствующего написать философию наших чаяний и ис­

торическое исследование, выводящее эти чаяния ив секты

11 А. Блок в восп. совр., т. 1 289

блоковцев, существовавшей за два столетия до него (La-

pan — француз двадцать второго века). Иногда француз

Lapan сменялся пародией в стиле Кузьмы Пруткова, ко­

торую, к величайшему удовольствию А. А., учинял С. М.

Так, например: не обладая никаким внешним слухом и

обладая, однако, способностью подчеркнуть характерное

в музыке и в сценах «Пиковой дамы», он проводил перед

нами «Пиковую даму» в сценах шаржа, гротеска, изобра­

жая и оркестр, и Германна, и Лизу, и Томского. Особенно

ему удавалась баллада «Однажды в Версале aux jeux de la

reine», квинтет «Мне страшно» (в котором С. М. был и

оркестром, и Германном, и Лизой, и князем, и Пиковой

дамой) и «Прости, небесное созданье» в исполнении Фиг­

нера. Мы покатывались со смеху. Я, в свою очередь, на­

чинал рисовать карикатуры, утрируя свое неумение рисо­

вать, изображая Брюсова в роли великого человека и нас

всех в наших ролях «секты блоковцев».

Эти бурные веселые последние дни не мешали тихой

сосредоточенности, в которой мы пребывали. Вопреки

многому неясному, я чувствовал себя все более и более

братом А. А. и мне было особенно приятно один день

походить в его рубашке, вышитой лебедями (не знаю,

отчего мне ее дал А. А . , — к а ж е т с я , — я не захватил с

собой достаточно одежды, не думая, что мы так застря­

нем в Шахматове). Это хождение в одежде А. А. было

как бы символом нашего побратимства в эти дни.

Я уезжал из Шахматова окрепшим и принявшим ре­

шение покончить с одним жизненным обстоятельством,

весьма тяжелым, которое я нес в себе, как падение, сла­

бость, срыв 101. Об этом обстоятельстве открыто я не

говорил с А. А., но он знал о нем, и в его молчаливом

обращении была братская просьба покончить с этим об­

стоятельством.

Помню, что утром перед отъездом мы сидели все вме­

сте. В последние минуты мы испытывали г р у с т ь , — грусть,

что кончается эта жизнь вместе. И было что-то в этой

грусти от «горней радости». Подали лошадей. А. А. и

Л. Д. стояли у подъезда. Нам казалось, что из некоего

мира, где мы себя ощущали «будто мы в пространствах

новых, будто в новых временах» 102, мы двинулись в

старый мир.

Молча, сосредоточенно ехали мы трое в Москву, и

была между нами троими серьезность и тишина, точно

кусочек шахматовской атмосферы, розово-золотой воздух

290

в последний раз ощущался в эти годы. Было чувство,

что впереди стоит сознательное и трезвое проведение в

жизнь наших идеалов, что период романтизма закончил­

ся, что надвигается большое, чреватое событиями буду­

щее. На другой день в Москве мы прочли об убийстве

Плеве, бывшем в день нашего отъезда из Шахматова.

И почему-то это совпадение нашего отъезда с днем убий­

ства врезалось в память, точно сказалось: ага, вот оно,

началось. А что началось? Не знаю... Начался наш путь

конкретной переработки жизненной Майи, началась борь­

ба с Майей.

Помнится, что в вечер по приезде мы собрались на

новой квартире С. М., где-то в переулке между Повар­

ской и А р б а т с к о й , — я, А. С. и С. M., у него был И. И. Щу­

кин, называемый С. М. Ваней Щукиным, который привез

ему в подарок из Италии изображение Мадонны. Смешно

сказать (да простят мне С. М. и А. С. это разоблачение

нас в нашей детской глупости): тайком от Щукина мы

возжгли ладан перед Мадонной в соседней комнате, что­

бы освятить символ наших зорь, связанных с шахматов-

скими днями, и при этом очень боялись, что Ваня Щукин

в соседней комнате ощутит явственный запах ладана.

IV

ПЕТЕРБУРГ

Со второй половины 1904 года до первых чисел янва­

ря 1905 года мы мало переписывались с А. А. Вышла

первая книга стихотворений, его «Стихов о Прекрасной

Даме». Читатель мог бы заметить, что книга разрешена

цензурой в Нижнем-Новгороде. Мы боялись, что москов­

ская цензура придерется к тем или другим строкам, как

к подозрительным с религиозной точки зрения, между тем

Э. К. Метнер, большой почитатель А. А., стал ошибкою

обстоятельств цензором в Нижнем-Новгороде, — мы и от­

правили рукопись стихотворений в Нижний-Новгород.

Этим и объясняется, почему книга, вышедшая в Москве,

разрешена цензурою в Нижнем-Новгороде.

Осенью 1904 года я поступаю вновь в Московский

университет на филологический факультет (естественный

я кончил в 1903 году), оказываюсь на одном курсе с

С. М. Соловьевым, будущим поэтом В. Ф. Ходасевичем,

Б. А. Садовским, В. В. Миландером, философом Гордо-

11*

291

ном, Б. А. Грифцовым и др. Университетские занятия

мало отнимали у меня интересов и времени: интересовал

лишь семинарий у С. Н. Трубецкого (по Платону) и у

Л. М. Лопатина (по Лейбницу). Большое внимание за­

нимал кружок но изучению Влад. Соловьева (участники:

В. П. Свенцицкий, Эрн, С. М. Соловьев и др.), секция

истории религии при обществе Трубецкого и главным об­

разом «астровские среды», на которых произошла встреча