Александр Блок в воспоминаниях современиков

на крайнего «субъективиста», ходящего с какою-то мис­

тической невнятицею в душе. Его, конкретнейшего, трез­

вейшего среди «абстрактов» тогдашнего времени, обвиня­

ли в невнятице за то, что «невнятицу» часто жалких и

квази-ясных схем он не принимал, не понимал и выражал

откровенным коротким: «Не понимаю». С этим «не пони­

маю» появлялся он в кружках тогдашней литературы.

Я помню А. А. где-то среди шумного собрания того вре­

мени (может быть, у В. В. Р о з а н о в а ) , — замкнутый, не­

мой, с окаменелым и казавшимся чем-то испуганным за­

темненным лицом, с плотно сжатыми губами, сопровож­

дая молчанием разливное море слов, всем видом своим

показывал: «не хочу», «не принимаю», «не п о н и м а ю » , —

вызывая любопытное, опасливое отношение к себе:

«Блок — он какой-то немой, провалившийся в своем субъ­

ективизме». Помнится, я никогда не мог даже защищать

его, не мог выявить его таким, каким он был, именно

потому, что я ясно представлял себе бездну, отделявшую

живые устремления А. А. от слов, слов и слов, от кото­

рых ныне не осталось и следа. Я только отмахивался на

все характеристики А. А., почти не оспаривая их, ибо

мне было так трудно приподнять для «внешних» людей его

подлинный образ, как отцу выразить то, что он испытывает

к сыну, как мужу, что он испытывает к жене, брату,

когда он без слов физиологически несет брата в душе

своей.

А. А. Блок, насколько я помню, в ту пору редко по­

казывался на людях. Он все время сидел дома, и я не

мог его представить себе без Л. Д. Быть с А. А. значило

очень часто быть с Л. Д. Он имел вид домашний, семей­

ный, уютный, разительно противоположный тому виду

одинокого, бездомного, каким он порою стал выглядывать

позднее. Неотразимый внутренний комфорт распростра­

нялся вокруг него, и мне было приятно сознавать, что в

этот свой уют и комфорт он принимает меня. Ему было

легко со мной в то время, даже казалось, что минуты

недоговоренности и взаимной проверки друг друга, быв­

шие между нами в Шахматове и Москве, отошли в дале­

кое прошлое, что исчезали между нами все вопросы

(«нет вопросов давно и не нужно речей» 103), оставалась

ясная, тихая, незамутненная поверхность глубокого на­

шего общения, И эту поверхность я зыбил как угодно

(словами, шутками, шалостями, молчанием).

303

Помнится, это ощущение духовной близости между

мною и всем семейством А. А. казалось при всей его па­

радоксальности настолько ясным, что Александра Андре­

евна раз сказала мне, как само собою разумеющееся:

«Как же нам быть без в а с » , — что я принял как аксиому.

И даже вставал вопрос о моем переселении в Петербург.

Изредка, когда А. А. не оказывалось дома (обыкно­

венно тогда Л. Д. сопровождала его), я оставался с Алек­

сандрой Андреевной, и мы вели с ней нескончаемые раз­

говоры.

Эта общность бываний вместе не была абстрактной.

Каждый к каждому чувствовал своеобразную окраску от­

ношений: у меня была своя окраска для А. А., другая

для Л. Д., для Александры Андреевны. Мы в эту пору

часто говорили в красочных символах и определяли тоны,

в которых мы воспринимали наших знакомых. Я импро­

визировал, а А. А. реагировал, красочно меня исправляя.

Помнится, что отсутствие С. М. Соловьева, доселе всегда

участвовавшего в нашем общении, к удивлению, не толь­

ко не препятствовало нам быть вместе, но даже как будто

и облегчало нас: не чувствовалось форсированности «тео­

кратического» нажима, было шире, спокойнее, уютнее,

прочнее. Если мое пребывание в Шахматове извлекло во

мне звук «розово-золотых» зорь, то чувство совместно

проведенных с А. А. этих петербургских недель оставило

во мне след, как будто я находился под ласковым глубо­

ким голубым небом, перерезанным немного грустными

облачками-барашками. Вместе с тем чувствовалась и

грусть. Ясно без слов осознавалось: зори ослепительного

дня суть зори далекого будущего, которого мы, вероятно,

никогда не у в и д и м , — ну что же, н и ч е г о , — оставались от­

блески зорь в душах. И связь душ друг с другом в их

озарении оставалась единственными, ни с чем не сравни­

мыми человеческими отношениями, которые были нам по­

дарены, как жемчуг, и которые надо было достойно про­

нести через жизнь.

«О чем пишете, о чем говорите? — способны и по сию

пору воскликнуть многие недоумевающие ч и т а т е л и . — И о

каком общении идет р е ч ь , — дружеском, идеологиче­

ском?» — О том общении, которое есть мистерия челове­

ческих отношений, которую так позорно затаптывают в

пыли ж и з н и , — о той мистерии отношений, которая и есть

мистерия собственно, или загадка, загадываемая и по сие

время филологии — чем была мистерия древности, о том

304

ощущении бессмертия, звуки которого извлекаются толь­

ко тогда, когда души протянуты к душам, от Главного

к Главному, которое есть дух — «глаза в глаза: бирюзо-

веет... меж глаз — меж нас — я воскрешен, и вестью пер­

вою провеет: не я, не ты, не мы, но Он» 104. К этому стре­

мились Мережковские, но заглушали Главное суетой

«вопросов». И это чувствовал как атмосферу А. А. без вся­

кого оформления: звуки далекого, все еще не углублен­

ного нового отношения человека к человеку.

Помнится, в эти революционные дни в Петербурге