Александр Блок в воспоминаниях современиков

Мармеладова, но как-то, очевидно, без семьи на плечах,

как-то без трагедии...

Однако Александр Александрович подал ей свою ви­

зитную карточку; примеру его последовали и некоторые

другие. Блок это делал в ту пору при каждом своем зна­

комстве с «такими женщинами». Даже и настолько «ми­

молетном», как это, которое не сопровождалось ничем

интимным 39.

Это был его жест протеста против социального строя.

А с другой стороны — прямота, рыцарство, вежливость

по отношению к женщине. Ему стыдно было скрываться,

прятаться. Рыцарь без страха и упрека, сидевший в нем,

заставлял его афишировать именно то в себе, что не

было, так сказать, казовым.

Но здесь, как я отметил, львиная доля приходилась

и на ту социальную ненависть, которая глухо росла в

нем до 1918 года, когда вылилась в «Двенадцати». По­

мню, как в годы около войны Блок мне признавался:

— И вот, когда видишь все это кругом, эту нищету

и этот ужас, в котором задыхаешься, и эту невозмож­

ность, бессилие переменить что-либо в этом, когда зна­

ешь, что вот какими-нибудь пятьюдесятью рублями ты

можешь сделать для кого-<нибудь> доброе, действительно

доброе дело, но — одно, а в общем все останется по-

п р е ж н е м у , — то вот берешь и со сладострастием, нарочно

тратишь не пятьдесят, а сто, двести на никому, а мень­

ше всего себе, не нужный кутеж.

Вместе с социальным гневом, однако, в этом призна­

нии улавливал я и нотки старинного «демона извращен­

ности», определенного поэтом, которого Блок чувство­

в а л , — Эдгаром По.

Еще одна мелочь из «кутильной» стороны блоковской

жизни. Я помню, мы спросили как-то вдвоем с ним себе

устриц. Я признался в своей любви к ним. Блок — тоже,

но при этом сказал:

— Знаете? Ведь устрицы полезны. В них железо и

так далее. Но в этом их трагедия!

Трагедия, собственно, не устриц, но их потребителей,

конечно. И это очень характерно для него и демона из­

вращенности в нем. Полезность кушанья — то есть то,

что при другой (нормальной?) психологии служило бы

свойством, оправдывающим в собственных глазах при-

391

страстие к н е м у , — Блоку казалось, наоборот, свойством

трагическим и было для него непереносимо.

И, наконец, еще одно. Блок сообщил мне как-то, что

врач ему сказал: «Ваш организм очень крепкий, но вы

сделали все, чтобы его расшатать». Блок признавал

чай — крепкий, как кофе; вино, бессонные ночи, острое,

пряное — все оттого, что это было вредно.

С начала войны наше расхождение стало впервые

серьезным. До той поры оно было чисто внешним;

в зиму 1913—1914 гг. вращались мы просто в кругах

немного разных художественных толков 40. Но при встре­

чах (совпадениях), при пересечениях «наших путей»

оказываясь в одном месте (например, на лекции только

что впущенного из-за границы Бальмонта), обменива­

лись мы подробнейшими отчетами о «движении колеси­

ков»; довольно часто шагивал я и на Пряжку и неизмен­

но заговаривался до трех-четырех часов.

Во время войны наше общение продолжалось. Но

вместо согласия мыслей часы наших встреч чаще стали

заполняться спорами.

Дело в том, что при вспышке национальных чувств,

которою сопровождалась «планетарная война», такое

чувство вдруг сильно заговорило и в А. А. Блоке. Имен­

но — голос отцов. Как известно, только дед (и прадеды

с отцовской стороны) Блока был лютеранином; мать

отца его — русская. Следовательно, немецкой крови в нем

не более четверти. Тем не менее эта четверть вдруг

сильно сказалась в поэте.

Он не то чтобы «стоял за немцев» или «не принимал

в о й н ы » , — нет, он был убежден в необходимости для Рос­

сии начатую войну честно закончить. Но он был против

союзников. Он не любил ни французов, ни англичан —

ни как людей, ни национальные идеи этих народов.

Бельгия ему сравнительно была дороже; он путешество­

вал по ней и по Голландии и много отрадного вынес от­

туда; сильнейшее впечатление оставил на нем праотец

нидерландской школы — Квентин Массейс. Но я помню,

как в жар и в холод одновременно бросила меня одна

фраза А. Блока в начале войны: «Ваши игрушечные

Бельгия и Швеция...»

Накануне моей явки на сборный пункт, как ратника

первого разряда — по семейному п о л о ж е н и ю , — было это

392

в середине ноября 1914 г о д а , — у меня собрались наибо­

лее дорогие мои друзья той поры. В числе их не было

Е. В. Аничкова, которого мы уже проводили доброволь­

цем на фронт в конце октября... Он исхлопотал себе пра­

порщика, несмотря на то что, как бывший политический

преступник, офицерством долго не принимался. Но ред­

кий в ту пору у меня гость, А. А. Блок, был.

Явка в участок предстояла в шесть утра; гости досиде­

ли до трех; скоротать время до шести я отправился с

Викт. Б. Шкловским в не запирающуюся «Бродячую со­

баку» 41. До Михайловской площади проводил нас и

А. А. Блок. При расставании он заметил — дружественно,

но мрачно: «Начало вашей службы, Владимир Алексе­

евич, не предвещает доброго».

Мы, по обычаю, крепко расцеловались. Должен я ска­

зать даже, что немалую роль в бесповоротности моего ре­

шения пройти военную службу, в полном согласии с зако­

ном, не прибегая ни к оттяжкам, ни к суррогатам военных

должностей, сыграло влияние не кого иного, а именно