Александр II, или История трех одиночеств

Теперь нам вновь предстоит вернуться к середине 1850-х годов, чтобы продолжить разговор о 25-летнем царствовании нашего героя, о деяниях, принесших ему славу и бесславие, радость и разочарование уже на государственном поприще. Можно было бы начать просто, без обиняков: «Рассказывать о России 1860-1880-х годов в наши дни...» или: «Воцарение Александра II поначалу не вызвало в обществе...» Однако что-то в душе противится такому зачину, подсказывает о чем-то нами упущенном, о ком-то, кому мы не дали высказаться в полной мере. Но именно этого, упущенного, и не достает для выстраивания плавного перехода к новым главам, к новым спорам.

Может быть, речь идет об очевидцах, свидетелях событий, о людях, на чьих глазах происходило воцарение Александра II, начало его реформ, о людях, которые помогают нам, потомкам, ощутить определенный отрезок времени как необходимое звено в непрерывной и нескончаемой цепи событий. Дадим им возможность побольше рассказать о происходившем у них на глазах, пусть они преувеличивают или недооценивают, клевещут или пророчествуют, кричат или еле шепчут, но пусть они говорят...

О чем, вернее, о каком времени пойдет сейчас речь? Ну, это-то совсем просто – конечно, о моменте окончания царствования Николая I и переходе престола к его старшему сыну. Момент во всех отношениях переломный, и грех было бы пройти мимо него, отделавшись достаточно дежурными фразами, которые звучали и еще прозвучат в нашем разговоре. В таких фразах нет ничего плохого, они даже обязательны, но хочется расширить панораму обзора, а может, сбить себя и собеседника с наезженной колеи и перевести дух перед новым рывком вперед (или назад?) в ведомое-неведомое...

Создается впечатление, что к середине 1850-х годов Россия подхватила вирус то ли пацифизма, то ли непротивления злу насилием. А что еще можно подумать, если в разгар Крымской войны Е. М. Феоктистов, отнюдь не отличавшийся любовью к оппозиционным идеям, писал: «Одна мысль, что Николай I выйдет из борьбы победителем, приводила в трепет. Торжество его было бы торжеством системы, которая глубоко оскорбляла лучшие чувства и помыслы... и с каждым днем становилась невыносимее...» В связи с этим хочется заметить, что когда речь заходит о наследстве, оставленном Николаем Павловичем своему преемнику, то чаще всего, и справедливо, говорится о материальных и престижных потерях, которые понесла Россия в Крымской войне.

Однако не менее важно сказать о потерях нравственных и, если можно так выразиться, идеологических. Феоктистов, и далеко не он один, желал Николаю I поражения в войне с Англией и Францией. А России? Для нее, оказывается, это поражение обернется победой, поскольку не Россия, а николаевская система потерпит крах, что даст возможность стране развиваться более свободно и успешно. Иными словами, в первой половине XIX века понятия «государь» и «отечество» разошлись в сознании образованных людей так далеко, что новый монарх мог вновь сблизить их, реально показав, что он действует только и исключительно на благо всей страны. Благо же – категория достаточно неопределенная, каждое политическое направление, если не каждый человек, составило о нем собственное представление.

Правда, что касается России середины 1850-х годов, было некое обстоятельство, объединяющее самые разные точки зрения. Его можно попробовать определить следующие образом: в империи все должно стать не так, как было при Николае Павловиче. Ведь если в конце 1840-х годов Ф. И. Тютчев писал, что в государстве «все и все отупели» то эхом ему вторил П. Я. Чаадаев, который в других случаях мало в чем был согласен с Федором Ивановичем. «В России, – писал Чаадаев, – все носит печать рабства – нравы, стремление, просвещение и даже вплоть до самой свободы, если последняя может существовать в такой среде». Наконец, с ними солидарен, что уже совсем странно, революционер-демократ В. А. Слепцов: «На что уж кажется, надежное средство было в старые годы гробовое молчание? Но скоро... убедились, что и на это всесильное оружие не всегда можно рассчитывать, что и оно не всегда может служить знаком согласия и что если, например, все громогласно выражают одобрение, то молчание одного человека может быть воспринято за отрицание».

Если правление Николая I так воспринималось его современниками, то можно себе представить, как была ими встречена смерть железного монарха. И вновь – редкое единодушие между революционерами и либералами, убежденными монархистами и монархистами поневоле (потому, что неоткуда было ждать изменений, кроме как от трона). «Смерть Николая, – пророчествовал в „Полярной звезде“ А. И. Герцен, – больше, нежели смерть человека, это смерть начал, неумолимо строго проведенных и дошедших до своего предела. Россия сильно потрясена последними событиями. Что бы ни было, она не может возвратиться к застою». Новую эру, не скажу приветствует, но предощущает, и представительница славного клана славянофилов В. С. Аксакова: «Все невольно чувствуют, что какой-то камень, какой-то пресс снят с каждого, как-то легче стало дышать».