Александр III. Истоки русскости

Кстати, и все его изображения той поры доносят до нас ясное представление о человеке, одолевшем главные беды своей судьбы, главные утраты и вышедшем на прямой и правильный путь. Особенно впечатляет его портрет в красном мундире с чёрными узкими погонами, совершенно без каких-либо наград. Да они, пожалуй, в этом случае и не были надобны. Ведь вся сила личности и души сияла в его весёлом, полном жизни взгляде счастливого и разумного творца, ясно знающего свои цели и задачи.

Как отзывались тогда о нём современники? Немалое их число отмечало личностные недостатки царя – грубоватость, нехватку светскости, излишнюю прямоту слов и взглядов, негибкость мысли. Но даже и заведомые «критики» относились много благосклонней, чем прежде, «списывая» эти недостатки на его недостаточную образованность, на то, что в детстве и юности он развивался во многом вполне случайно, и ему не давали настоящей царской подготовки, с известной «предвзятостью» оставляя его в тени старшего брата.

Большой знаток придворной жизни А. А. Половцев писал, что «при жизни старшего брата покойного воспитанием Александра Александровича было очень пренебрежено». И тот же Половцев не без сочувствия говорил, что после смерти брата Александр Александрович был совсем не готов к статусу Цесаревича и он «не с большей охотой приобщался к государственным делам. Власть он видел как страшную обузу, тяжелейшее испытание».

Но и тогда все уже могли отмечать, что новый Государь уже отличается целым рядом серьёзных отличий от своих предшественников. И едва ли не главным (и достаточно неожиданным) отличием многим казалась его громадная отстранённость от суеты и мишуры светской жизни. Очень скоро (и тоже неожиданным) оказалось подчёркнутое проявление русскости в отношении к наградам: царь запретил ношение иностранных орденов! Награды заслуживать нужно от своего собственного Отечества и больше ни от кого.

Нужно сказать и о ещё бо́льшем – ещё со времени великокняжеского, а потом цесаревичского отмечалась его собственная нерасположенность к любым наградам. Сам награждал скупо и то лишь по представлению. А вручая орден, мог с любезной улыбкой сказать, что будет «очень рад, если это может доставить Вам удовольствие».

И награждённые порой сомневались – сказано ли это от доброты душевной или же со скрытой иронией!

И в целом роскошные нагрудные «иконостасы» его прямо сердили, и порой он не скрывал своего неудовольствия такими наградными излишествами. Вот здесь, очевидно, нам будет уместно сказать, что за поход 1877 года он никого не представил к награде, и это справедливо обидело военных, служивших в его корпусе. Наверняка эта обида была совершенно обоснованной.

Сам-то он считал, что главной «наградой» отличившимся могут быть его личное доверие и уважение. Но ведь люди всегда очень высоко ценили государственные награды, и в этом случае мнение будущего Государя сильно расходилось с общепринятым. (И за что бы военным после этого его любить?)

Поздней, уже в царские годы, он несколько изменил своё отношение к наградам и уже и сам представлял к награждению и лично сам вручал знаки доблести и чести. Так, 1888 году, во время кавказской поездки он бывал в госпиталях, подолгу разговаривал с ранеными и лично вручал им награды. Это производило прекрасное впечатление, но это уже реальность зрелых лет правления, а предшествующие ему годы нанесли обиду многим военным людям, полагавшим себя незаслуженно обойдёнными высочайшим вниманием. В этом вопросе они не могли и не хотели понять Александра Александровича.

Но и в целом для очень многих понимание Государя давалось очень нелегко. И это признавал его главный друг граф Шереметев. Он так и писал в своих воспоминаниях, что этого царя «понять было много трудней, нежели многих других!»

И такое непонимание было вполне естественным для людей высшего света, ведь они были по-европейски утончённые и по-европейски безнациональны. И непременно ожидали от императора чего-то гораздо более материального, нежели его уважение. Им было весьма трудно почувствовать к нему душевную родственность и человеческую близость.

Может быть, одним из ярких примеров такой нерадостной реальности могла быть дочка Василия Андреевича Жуковского, о ней говорили и писали, что хоть она и носила вполне русскую фамилию, но и только. «А по воспитанию и духом она была немка».

Для таковых людей (а их великое множество в высшем свете!) личная жизнь, совершенно отстранённая от гражданской, являлась альфой и омегой земного бытия. А родина, Россия, – это всё так посторонне и малозначаще…

Царь-Славянофил во всём этом усматривал нечто иное, а именно эгоизм высокого предела. И как об этом свидетельствовал С. Д. Шереметев, царь нередко расценивал его едва не вровень с изменой Родине. Мог ли для таких людей он быть вполне своим? Мог ли быть душевно родным, уважаемым и любимым правителем? Уже сама везде заявляемая им русскость глубоко претила многим из этих космополитов.