Александр Лукашенко: политический портрет

И вообще, когда в государственных СМИ вместо идеи возрождения села, строительства жилья, агрогородков начинается пропаганда роли и значения высоких технологий, а на информационном экране вместо пере­дового комбайнера героем нашего времени станет программист, не есть ли это подрыв устоев? Ведь разрушившая советский строй горбачевская перестройка началась от перемены стиля, внешних форм, слов и идей. Все остальное пришло потом.

Поэтому белорусский вариант авторитарной модернизации имеет свои жесткие пределы. Она будет носить ограниченный характер и ори­ентироваться скорее на внешние перемены, изменение формы, а не со­держания. В любом случае трансформация будет медленной, осторожной, ползучей, постоянно балансирующей между реформами и консервацией статус-кво, между Западом и Россией, между различными социальными слоями и элитными группами. Лукашенко хотел бы повторить не совет­ский, а китайский опыт реформ сверху.

В итоге может возникнуть достаточно известная историческая ситу­ация, когда недовольны все. Консервативная часть общества недовольна реформами. Более продвинутая часть населения, как и сейчас, будет не­довольна непоследовательностью их проведения. И это будет самая кри­тическая точка для Лукашенко. Исторический маятник, достигнув своей крайней точки в 1994 году, может симметрично качнуться в противопо­ложную сторону. Ведь в массовом сознании расстояние от любви до нена­висти не такое уж большое. И тогда разногласий в оценке его историчес­кой роли почти не будет.

Завершив теперь свой президентский марафон, уйдя в отставку, он частично сохранил бы в народной памяти образ народного вождя. Но он остается, пускаясь во все тяжкие, следуя логике, сформулированной же­ной византийского императора Юстиниана Феодорой: «Пурпур власти есть лучший саван!».

Он не может уйти

Социальная модель, созданная Лукашенко, является не адаптацион­ной или переходной, а тупиковой еще и одном смысле. У белорусского режима отсутствует механизм передачи власти даже внутри правящей команды, не говоря уже о том, чтобы она могла перейти к оппозиции. И переход полномочий к новому главе государства неизбежно превращается и политический кризис, если не в революцию. В режимах подобного типа властители все время продлевают президентские полномочия, цепляются за пожизненную власть, стремятся передать ее детям, учредить «респуб­ликанскую монархию», как в Азербайджане.

Дело в том, что Лукашенко сформировал персоналистский режим, режим личной власти. Мало того, что во главе его стоит харизматическая личность, в некотором смысле неповторимая и уникальная. Вся система властных институтов и механизмов скроена н сшита под одного человека, по его образу и подобию, и замкнута на нем. Функционировать она спо­собна только вследствие постоянных и активных импульсов, исходящих от него, и одновременно жесткого подавления всех иных политических факторов как в рамках системы, так и вне ее. В такой модели лицо, сто­ящее во главе режима, является незаменяемым. Харизма не передается. Лукашенко является ее узловым звеном. И его выпадение разрушает всю систему, влечет за собой смену режима.

Иначе говоря, без нынешнего белорусского лидера существующий режим нежизнеспособен. Поэтому все разговоры о том, что на этом месте может оказаться политик хуже Лукашенко или что Москва в результате дворцового переворота заменит его на другого, более вменяемого руково­дителя, не вполне логичны. Кем бы ни заменили Лукашенко, режим будет вынужден быстро или постепенно трансформироваться.

Эту ситуацию хороню описал российский политолог Д. Орешкин: «Если извлечь блок под названием Батька, система остановится, как часы без батарейки. Альтернативных источников питания модель не пред­усматривает. Они тщательно выискиваются и истребляются. Их существо­вание противоречит тому самому чувству лукашенковской справедливос­ти. Не может быть никаких альтернатив, если есть такой замечательный Александр Григорьевич... Не так страшен тиран, как то, что начинается после. После ухода Хозяина при власти остаются не генераторы, а антен­ны: люди, главным талантом которых было уловить тончайшие нюансы поведения, первыми прочитать и удовлетворить тайные пожелания. Ра­зобраться, кто прав, кто виноват, больше невозможно. Законов и судов лет - он сам был ходячий суд и закон. Навыка принимать серьезные реше­ния нет — он решал за всех и сам назначал виноватых, когда решения ока­зывались ошибочными. Наконец, страха и совести тоже нет. Он заменял собой и страх, и совесть».