Александр Маккуин. Кровь под кожей

Коллекцию «Изнасилованная Шотландия» Маккуин готовил в новой студии в Клеркенуэлле, которую снял после того, как мать Детмара попросила Ли и Эндрю съехать из ее дома на Элизабет-стрит, чтобы в нем можно было начать ремонт. Отношения между двумя дизайнерами стремительно ухудшались; хотя Ли и Эндрю вместе внесли залог за квартиру, которую сняли в Хакни, они так и не переехали туда, потому что «поскандалили». Вскоре после этого Ли переехал в квартиру Эндрю на Грин-Лейнс, где прожил несколько месяцев. «Это было ужасно, нужно было включать электричество специальным ключом, ванна находилась в неотапливаемой пристройке, у нас совершенно не было денег, что очень угнетало, – вспоминает Эндрю. – Не было стульев, из мебели – только матрас на полу. Поскольку отопление было нам не по карману, жить приходилось в одной комнате. Теперь, оглядываясь назад, я не могу представить для нас худшего жилья. Конечно, оно только усугубляло депрессию».[417] Временами Ли становился необщительным, замыкался в себе. «Он многое хранил в тайне, – говорит Эндрю. – В его жизни происходило много такого, чем он не делился. Например, я никогда не знал, откуда у него деньги на показы коллекций. Помню, неожиданно, под вечер, он сказал: «Мне надо идти в гребаный дворец на встречу с принцессой Дианой». – «Что?!» – воскликнул я, и он ответил: «Ну да». На встречу с Дианой он пошел в грязной рубашке, вывернув ее наизнанку».[418]

Хотя Эндрю Гроувз уверяет, что никогда не видел, как Ли принимал наркотики, вскоре ему стало очевидно, что Маккуин увлекся ими. Они все чаще дрались; драки делались все ожесточеннее. «Однажды Ли явился после драки, в которой ему выбили зуб, – вспоминает Трикси. – Когда он был с Эндрю, они обычно часто дрались. Помню, как он появлялся с исцарапанным лицом».[419] Крис Берд вспоминает: «Отношения у Ли и Эндрю были бурными. Они колотили друг друга, ломали двери».[420] Кроме того, Ли стал завсегдатаем более «жестких» лондонских гей-клубов, таких как Trade и FF. «Я получил определенный опыт, но повторять его мне не хочется, – признался он в 1996 году. – Тогда я переживал поистине ужасный период… Он закончился полным нервным истощением».[421]

Маккуин часто пропадал всю ночь и возвращался домой, на Грин-Лейнс, лишь на рассвете. Однажды он вернулся домой и заметил клочок бумаги с нацарапанными на нем цифрами «362436». Он решил, что Эндрю ему изменяет. Гроувз вспоминает: «Он прямо взбесился, все допытывался: «Чей это телефон, мать твою?» – и я ответил: «Это измерения манекена – 36 на 24 на 36». Он безумно ревновал. Вечно ждал, что его обманут, предадут. Он всегда подозревал, что его окружают подонки, которые хотят либо опустить его, либо поиметь».[422]

В июле 1995 года, после того как Джон Гальяно стал креативным дизайнером модного дома Givenchy со штаб-квартирой в Париже, Маккуин пригласил Джона Маккитерика выпить в один ист-эндский бар. Ли не мог поверить, что Гальяно – который после окончания колледжа Святого Мартина наладил выпуск одежды под собственной маркой также с центром в Париже – согласился работать на французскую транснациональную компанию LVMH.

«Зачем он пошел в такое унылое место?» – недоумевал Маккуин. «Ему нужны деньги, чтобы поддержать свой бизнес», – ответил Джон. «Но зачем ему уезжать из Лондона, где так здорово? Зачем вообще творить для других?»

Джон пытался объяснить экономические причины такого решения, но Ли все равно не понимал, что двигало Гальяно. «Тогда Гальяно был единственным дизайнером, которого он признавал, – вспоминает Маккитерик. – Он не считал, что непременно должен обойти Джона; Гальяно во многом был для него мерилом. Мода менялась; тогда крупные модные дома возвращались в мир стиля, и началось все с Гальяно».[423]

С тех самых пор, когда он учился в колледже Святого Мартина, Маккуин считал себя соперником Гальяно. Его однокурсница Адель Клаф вспоминает, как они пошли на распродажу остатков коллекции Гальяно, и Ли назвал все, что они увидели, «кучей мусора».[424] «Я никогда не слышала, чтобы он хвалил Гальяно, – говорит Элис Смит. – Правда, он и Диора ни разу не похвалил. У него были своеобразные представления о моде и стиле, и только ими он руководствовался».[425]