Александр Маккуин. Кровь под кожей

В 1995 году Маккуин высказал некоторые свои идеи в ходе дискуссии «На чаше весов: коммерция против креативности», устроенной лондонским Институтом современного искусства; его включили в группу экспертов вместе с дизайнерами Полом Смитом и Хелен Стори, стилистом Джуди Блейм и директором по дизайну фирмы «Маркс и Спенсер» Брайаном Годболдом. Маккуин пришел в джинсах и простой синей рубашке; он сразу дал понять, что ему не нравится положение, какое модная индустрия занимает в Великобритании. Он сказал Салли Брамптон, которая председательствовала на дискуссии, что в Великобритании его вещи покупает всего один бутик по сравнению с пятнадцатью магазинами в Японии. И в области производства он также вынужден искать предприятия за границей. «Найти производителя на родине немыслимо, – сказал он. – Они просто не желают знать о моих коллекциях». Кроме того, он обвинил студентов факультетов моды в недостатке технических способностей. «Легко быть фантастическим дизайнером на бумаге, но поручите студенту сшить, раскроить или перенести выкройку с бумаги на ткань – по-моему, три четверти из них не понимают, что делают».[426]

В начале лета 1995 года Маккуин съехал из квартиры Эндрю Гроувза на Грин-Лейнс и переселился в цокольный этаж дома 51 на Хокстон-сквер. В то время район еще не начали облагораживать; там не было модных баров и ресторанов, а купить еду, как пишет Грегор Мур в своей книге «Счастливое искусство», «можно было в единственном месте: в открытом круглые сутки гараже, где предлагали очень узкий ассортимент сладостей, газированных напитков и чипсов, а также иногда яйца по-шотландски».[427] Маккуин называл свой квартал «заброшенным и диким», но его преимуществом считал то, что «у вас было много места за ваши деньги».[428]

В дополнение к низкой квартирной плате Маккуина влекли в Хокстон жившие там молодые художники, ниспровергатели устоев, так называемые «молодые британские художники». В июле 1993 года Джошуа Компстон, который возглавлял студию Factual Nonsense, располагавшуюся в доме 44а по Шарлотт-Роуд, организовал на пересечении Ривингстон-стрит и Шарлотт-Роуд уличную вечеринку под названием «Праздник хуже чем смерть». Художник Гэри Хьюм, живший и работавший на Хокстон-сквер, оделся мексиканским бандитом и продавал стопки текилы; Трейси Эмин гадала желающим по руке; Гиллиан Уэринг оделась школьницей и разгуливала в обществе персоны, известной как «Женщина с удлиненными руками»; а Дэмьен Херст и Ангус Фэрхерст переоделись клоунами и поставили киоск, где за фунт торговали рисунками, которые вынимались из барабана. Они подписывали рисунки с обратной стороны. «За дополнительную плату в 50 пенсов художник показывал разрисованный пятнами зад. Это новшество придумал Ли Боуэри, который в тот день работал у них гримером», – пишет Мур.[429]

Ли переехал на Хокстон-сквер с одним черным мешком для мусора, в котором уместились его пожитки. В квартире не было ничего, кроме импровизированного душа и небольшого матраса на полу; туалет находился в коридоре, общий для всех жильцов. В день переезда он столкнулся в дверях с Майрой Чей Гайд, парикмахером и мужским стилистом из Америки, которая жила в мансарде. Она пригласила его к себе на чашку чая, и уже через пять минут Ли предложил ей поработать над его следующей коллекцией. По словам Майры, они тут же почувствовали взаимное притяжение. «Я полюбила его, – говорит она. – Можно было сразу сказать, что в нем есть нечто особенное. Он был очень, очень забавным; он меня часто смешил, и энергия била в нем ключом. Все причастные к моде слышали об «Изнасилованной Шотландии», об этом блестящем молодом человеке, который сделал поразительное шоу. С первой встречи я очень привязалась к нему и полюбила его как брата». Ли начал заходить к Майре на ужин, а потом, через месяц, переехал в мансарду, которую она делила со своим бойфрендом Ричардом. «У меня сохранился снимок того времени; на нем видно, как бедно мы жили. Старые стулья обиты дешевой материей, книжный шкаф сделан из досок, стоящих на кирпичах, а наши две «спальни» разделены занавеской, – говорит Майра. – Чтобы выжить, я подрабатывала стрижкой, потому что в мире моды денег не зарабатывала. В конце дня Ли собирал волосы с пола и вкладывал их в плексигласовые кармашки, которые прикреплял к своим костюмам». Ли нравилось, когда Майра его стригла, но он не мог долго сидеть на одном месте. Однажды он попросил ее выстричь у него на голове узор в виде линии кардиограммы на мониторе, которая постепенно становится ровной, – символ, который появится в его коллекциях. Этот образ будет преследовать его до самой смерти.[430]