Читаем Александр Николаевич Формозов. Жизнь русского натуралиста полностью

Когда в Московском университете поднимался вопрос, кем надо пополнять Биофак, профессор Формозов всегда подчеркивал, что нужно отдавать предпочтение молодежи с рано выявившимися интересами, уже на школьной скамье тянущейся к природе[38]. К этой аудитории юных натуралистов в первую очередь адресовался он в своих популярных книжках и статьях. Им – школьникам-юннатам, – не жалея времени, посылал он длинные письма с ответами на вопросы (даже сверхнаивные – например, “каким клеем лучше пользоваться, делая выставку в школе?”). Конечно, он вспоминал тогда о собственном детстве, о своих замечательных наставниках – отце Николае Елпидифоровиче и хранителе земского музея Николае Александровиче Покровском.

<p>Трудные перепутья (1917–1920)</p>

27 октября 1917 года Александр Формозов записал в своем дневнике: “В ночь выпал снег, окончился он около 7 часов утра. Пороша неглубокая, мягкая и очень неясная. У с. Высокова на задах среди огородов и картофельников заметил надметины русачьего следа, пошел по нему, несколько раз терял. Русак сделал петлю на картофельнике и круто повернул вправо. Тут я потерял след и остановился. Вдруг сзади послышался шорох, и русак уже несся по полю, легко перескакивая через межи и кочки. Преследование его по гонному следу было безрезультатным, так как он лежал очень сторожко и подымался далеко. У Графского дола по бугру несколько заячьих следов, один спустился вниз и здесь шел по осокам болота, затем заяц вышел к бугру и лег на водомоине, густо заросшей желтыми травами. Оказался небольшим белячком. Вылинял, и сильно-бурый цвет только по спине и на голове, весом он около 8 фунтов. Русак еще линяет, на следу по кустам оставляет клочья рыжей шерсти. Кое-где следы хорьков, горностаев и ласок. Следов мелких грызунов мало. Утром кричали пуночки”.

28 октября в Нижнем Новгороде была установлена советская власть. Это событие в дневнике не отмечено.

Перевернулась страница мировой истории, но уяснить сразу же значение происходящего было отнюдь непросто. В одной из опубликованных биографий Александра Николаевича читаем: “Революцию встретил радостно и с оружием в руках отстаивал ее завоевания на южном фронте в армии Уборевича”[39]. В первом утверждении нет никаких оснований сомневаться, второе же – требует уточнений. В семье с устойчивыми демократическими традициями ни малейшего сочувствия к павшему самодержавию, конечно, никто не высказывал. Надеялись на обновление России, на возникновение “на обломках самовластья” нового справедливого строя. Но ни сорокашестилетний Николай Елпидифорович, ни его двадцатилетние сыновья не думали о том, что им следует участвовать в этом процессе.

В Нижнем Новгороде с 1916 года находился в эвакуации Варшавский политехнический институт. 8 июля 1917 года Александр подал туда заявление о приеме[40]. Конкурс был достаточно трудным: из 4000 подавших заявления отобрали всего 403 человека[41]. 30 июля 1917 года А.Н. Формозов обратился к директору института с новым заявлением: “Вследствие высокого конкурса я, имея средний балл 4, не попал по конкурсу в число студентов вверенного Вам Института. Дороговизна жизни и крайне ограниченные средства, которыми располагает моя семья, лишают меня возможности продолжать образованье вне родного города, ввиду чего почтительнейше ходатайствую перед Вашим превосходительством о принятии меня на химическое или горное отделение Института как нижегородского уроженца”[42]. 10 сентября последовала резолюция о зачислении просителя на химическое отделение.

Страница из дневника А.Н. Формозова 1917 г.

На I курсе Александр изучал математику, физику, неорганическую химию, начертательную геометрию, кристаллографию, геодезию, ботанику, основы технологии металлов, техническое черчение, рисование, топографическое черчение. Ботанику вел Михаил Семенович Цвет (1872–1919) – известный физиолог и биохимик растений[43].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное