Александр Островский

В письмах Островского сохранилась одна мимолетная, но любопытная подробность. В Берлине он, по совету Чернышевского, собирался повидаться с дьячком русской посольской церкви. «Чернышевский говорил мне в Петербурге, что он очень замечательный человек», – пишет Островский из Германии друзьям. Отсюда явствует, что Островский виделся с Чернышевским непосредственно перед своей поездкой, в марте 1862 года, в Петербурге и говорил о ее маршруте. Диковинно ли предположить, что Чернышевский дал Островскому какое-то письменное или устное поручение к Герцену? Может быть, он вез ему что-нибудь? И не оттого ли так облегченно вздохнул Островский («Точно гора с плеч…»), когда австрийская полиция, основательно перетряхивавшая его багаж, отпустила его с миром?

Друзья, со слов Горбунова, вспоминали, что Островский сильно робел перед визитом к Герцену и все боялся, что его «притянут» по возвращении в Россию. Поэтому один из его первых вопросов к хозяину, когда он переступил порог дома Орсет-хауз на тихой улочке Лондона, был – есть ли у них русские шпионы?[541] Герцен, наверное, рассмеялся: где же их не бывает? Но можно ли жить, вечно чувствуя себя под надзором? – и перевел разговор на другую тему[542].

Герцен, конечно, расспрашивал Островского о Москве, о московском театре, о литературных новостях, о настроениях в России. Недавно он получил письмо из Москвы: его добровольный корреспондент писал, что в Москве никто не сочувствует радикализму издателей «Колокола». Это письмо задело Герцена. Тем интереснее было ему говорить с прославленным москвичом. Неужели Москва спит, когда проснулась Россия?[543]

Герцен вспоминал Москву своей юности, Москву 1840-х годов, где на дырявых чердаках и в студенческих каморках рождалась непокорная, бунтующая мысль, и горевал о потерянных в пути старых друзьях: «Я схоронил Грановского – материально, я схоронил Кетчера, Корша – психически, я гляжу на дряхлеющего Тургенева, на Московский университет, превращающийся в частный дом…»[544] Островский мог быть не во всем согласен с Герценом, наверное, даже не во всем, но тот произвел на него сильное впечатление простой сердечностью и «дьявольским остроумием».

Если верить Л. Новскому, записавшему это со слов драматурга, в бытность свою в Лондоне Островский встречался с Герценом «целую неделю», то есть, во всяком случае, виделся не однажды[545]. Может быть, тут и преувеличение, но встреча, по-видимому, не была единственной.

Подтверждение этому неожиданно нашлось в считавшейся давно утраченной и неожиданно обнаруженной лишь в 1980 году записной книжке Островского. Внимание в ней привлекают две ранее неизвестные лондонские записи:

«22 [мая] / 3 [июня 1862 г.]

Поутру ездил по делам и покупкам. Вечером в Ковент [гарденский] театр. Оттуда к знаком[ым]. Ночь проходили по улице.

23 [мая] / 4 [июня 1862 г.]

Утром по Темзе на выставку. Вечером в компании»[546].

«К знакомым», «в компании» – так ради попятной конспирации определил Островский свои встречи с Герценом. Автор путевого дневника, обычно тщательно фиксировавший для памяти имена всех встречных-поперечных, на этот раз загадочно уклончив. Но его лондонские маршруты легко восстанавливаются по сопоставлению с тем, что было рассказано И. Горбуновым и Л. Новским.

Первый раз Островский явился в Орсет-хауз прямо из театра, где слушал знаменитого певца Марио в опере Мейербера «Гугеноты». Оперные спектакли в Лондоне кончались не слишком поздно, но гости из России все равно засиделись у Герцена далеко за полночь, так что не могли попасть в пансион, где остановились. На следующий день была среда, обычный приемный день у Герцена, и, как можно предполагать, Островский вновь оказался у него на этот раз в кругу более широком, «в компании».

Вернемся же к тому, о чем говорили они в те светлые лондонские вечера июня 1862 года.

Со слов Горбунова мы знаем лишь отрывочные подробности. Так, Горбунову запомнилось, что Герцен восхищался драмой «Гроза» («Грозу» прочитал Герцену посетивший его незадолго до того Федор Бурдин). И еще, что во время разговора, разгорячившись, он вдруг ударил кулаком по столу и воскликнул:

– Нет! Крестьяне будут освобождены, и с землей![547]

Всего две детали… Но, зная, о чем думал и писал Герцен в те дни, можно попытаться реконструировать ход их беседы: ведь он имел обыкновение говорить о существенном, о том, чем неотступно была занята его мысль. И тогда подробности, оставшиеся в памяти Горбунова, найдут свое место в общей картине разговора, завязавшегося в «Орсетьевке» – так называл Герцен, посмеиваясь, свое лондонское жилище.

Островский посетил Орсетьевку в тот момент, когда взволнованный вестями, шедшими из России, Герцен все глубже ввязывался в спор со старыми друзьями – Кавелиным, Тургеневым, исповедовавшими умеренную либеральность и «европеизм». То, что крестьяне в России были освобождены без земли, казалось Герцену корнем всех вопросов – в том числе и эстетических.