Александр Островский

«10 [июня]. Встал в 6 час. 14°, ветер, ясно. Ловил в омуте, поймал щуку и 3 окуней, одного большого. Писал либретто Серову, переводил итальянскую комедию. 4 часа 17°, весь день сильный ветер.

11 [июня]. Воскресенье (Ярилин день). Встал в 8 часов 16°. Ясно, ветер. Писал либретто Серову. В 1 час небольшой дождь с ветром. 11 ¹/₂°. Вечером ходил гулять.

12 [июня]. Встал в 8 ¹/₂. Погода серая, потом разгулялось. 18°. Ловил на омуте, одного окуня большого (вода мутна). После обеда переводил комедию итальянскую и писал Серову…» и т. д.[586].

Он вел этот дневник будто намеренно скучно и скупо, чтобы ни в одном слове не прорвалась та душевная сумятица, какою он был охвачен. Но, механически следя глазами за поплавком, поправляя леску, он в сотый раз переворачивал в голове то, что произошло в его жизни, тщательно скрытой от глаз публики, с 1863 года и оборвалось этой весной – смертью Агафьи Ивановны.

Островского познакомили с Марьей Васильевной Бахметьевой, когда она только-только оканчивала театральное училище. 16 мая 1863 года под именем Васильевой 2-й она вступила в труппу Малого театра – восемнадцатилетнее хорошенькое созданье. Крупных успехов по сцене, в отличие от своих подружек по школе – Н. А. Никулиной и Г. Н. Поздняковой (Федотовой), оказать она не обещала, но была мила, приветлива, свежа и хороша собой.

Он увидел ее в первый раз, когда она играла цыганку в «живых картинах», – двигалась легко, изящно и была очень красива южной, смуглой красотой. Писемский называл ее «персиянкой». Красота такого типа нестойка, минуча. С более позднего портрета глядит на нас простоватое лицо: низенький лоб, открытый взгляд под ярко очерченными бровями, крупные губы, волевой подбородок. Но смолоду она была привлекательна, любила эффектно одеваться и в розовом платье, с ниткой жемчуга в черных как смоль волосах производила яркое впечатление.

«Милочка Маша, жди меня в середу в сумеречки», – приписал как-то Островский к письму Горбунова Марье Васильевне[587]. Вероятно, его роман с Васильевой скоро перестал быть тайной для его ближайших друзей – Горбунова, Бурдина. Все они издавна знали Агафью Ивановну, почитали и любили ее, но к увлечениям друга относились снисходительно. А Островский, еще не переживший отказа Косицкой, и сам не заметил, как снова закружился, потерял голову.

Биограф Островского С. Шамбинаго впервые обратил внимание на некие недомолвки, встречающиеся в 1864 году в письмах Бурдина своему приятелю. В начале года Бурдин писал Островскому, явно еще ни о чем не ведая и не догадываясь: «Ждем тебя, если вздумаешь привезти Агафью Ивановну (мой душевный поклон ей), то остановитесь с ней у меня, помещение, слава богу, есть, а мы с Анной Дмитриевной будем сердечно рады». Но с осени 1864 года Бурдин почему-то начинает выражаться в письмах темнее и загадочнее: «Поклон мой твоим» (28 сентября); «Мой поклон всем вашим» (6 октября); «Поклонись твоим» (10 октября). Он многозначительно подчеркивает эти слова, будто говорит о чем-то им двоим понятном. И еще, опять с подчеркиванием: «На случай приезда в Петербург – моя квартира к услугам»[588].

В одном из ответных писем Островского упоминается о Марье Васильевне как о хорошо знакомом Бурдину человеке: «Мш. (т. е. Маша) все не очень здорова» (октябрь 1864 года). Приходится предположить, что весною или летом 1864 года Островский побывал вместе с Марьей Васильевной в гостях у Бурдина – либо в Петербурге, либо, что более вероятно, в деревне.

Зазывая этим летом своего московского друга в Киришу на Волхове, где у него было небольшое имение, Бурдин писал: «…с нетерпением ожидаю тебя, пожалуйста не стесняйся, все для твоего приезда приготовлено, Леонидова тебе нечего церемониться и стесняться, да его еще нет, да, вероятно, он и не приедет, Фурмалео находится налицо, это тоже свой человек, да людей не близких я не приглашал» (6 июля 1864 года)[589].

После недавней публикации коллективного письма Марье Васильевне Островской от Горбунова, Европеуса и четы Бурдиных, где А. Д. Бурдина подписалась «Киришская помещица», а П. И. Европеус – «Ваш Волховский содачник»[590], можно считать установленным, что Островский побывал этим летом в Кирише, и не один. Это было время их начальной счастливой близости. Во всяком случае, первое дошедшее до нас письмо Островского, отправленное «милочке Маше» из Щелыкова, датировано 15 мая и очень нежно по тону, а в следующем письме он назначает ей встречу в Москве 15 июня; после этого вся их переписка прерывается до сентября. Но легко догадаться, где провел он вторую половину лета[591].

Перед самым Новым годом, 27 декабря, у Марьи Васильевны родился сын, нареченный Александром: молодая мать, по-видимому, выразила желание назвать его в честь отца. А еще спустя полтора года, 15 августа 1866 года, появился на свет второй мальчик, названный Михаилом, – не в честь ли младшего брата драматурга?