Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

В сюжете этой небольшой поэмы легко обнаружить распространенный сказочный мотив: спасли зверя, и зверь за это сослужил службу. Этот мотив не всегда был обыденно сказочным, легко и механически осуществимым – в свое время бытовала соответствующая ему реальность – реальность представления и верования. Важа Пшавела дает его крупным планом, на всю ширину эпического повествования, возвращает нас в седые времена досказочной мотивировки. Тут скорее легенда, момент ее сотворения, миф. Важа Пшавела показывает горнило мифа, его колыбель, реальность, из которой он происходит. На нас накатываются усиленные шумы, шорохи, грохот первозданного мира. Это еще не сказка, недаром в подзаголовке – случай, сказ, быль.

С первых же строк поэмы мы сталкиваемся с неожиданной аномалией – кажется, что переводчики поменялись местами: по смыслу скорее Цветаевой могли бы принадлежать строки, переведенные Заболоцким.

Заболоцкий естественной мотивировке – вожак туров – предпочел легендарную, исключительную – Адгилис-деда. И дальше в третьей строфе у Заболоцкого уже как бы дана легенда: «Есть за стеною скал отвесных благословенные луга. Там горный волк не страшен турам, там можно тихо отдохнуть…» У Цветаевой то же место трезво толкуется как обычное пристанище: «Вот и крепости достигли. Здесь, за каменным щитом, круторогому не страшен тот с ружьем и волк с клыком». Реальный волк и легендарная мать места – в чем же дело? Приведем дословный перевод подлинника: «За ними следовал их хозяин, время от времени окликая. Быстро достигли крепости (укрытия), прикрылись щитом скал. Туда не доходит охотник и не достигает коготь волка. Там они со спокойным сердцем не боятся врага». Цветаева перевела ближе к тексту подлинника, Заболоцкий от него отступил. Тут очередное проявление разницы в методе перевода: Цветаева начинает с нуля, идет от ничего к чему-то – она словно сама не знает, чем все окончится. Заболоцкий знает все заранее, и потому он может свободнее распоряжаться частностями, он уже «прочел» ниже молитву охотника, обращенную к Адгилис-деда, чем и было для него оправдано ее преждевременное появление.

Заболоцкий всматривается: «Внизу проносятся олени, мелькнут – и нету беглеца». Цветаева вслушивается: «И сокрылось. Сном сокрылось! Как бы не сокрыла даль…» – о том же стаде. Он – весь зрение, она – вся слух. Заболоцкому как бы не нужны слова – все вокруг не словесно, не словесное. У Цветаевой же образуется мощная фонетическая тяга слова.

Звери вскачь, охотник следом,
Крупный пот кропит песок.
Трижды обходил в обход их
И обскакивал в обскок.

В «Раненом барсе» Цветаева применила особый конструктивный принцип, усиливающий сказанное повторением.

Голоден. Качает усталь.
Кости поскрипом скрипят.
Когтевидные цриапи
Ногу до крови когтят.

Поскрипом – скрипят; когтевидные – когтят. Или же: «Холм с холмом, тьма с тьмою смесятся; с горной мглой – долины мгла», «…уж скоро в долах волк с волком заговорит» (сравните у Лермонтова и от него у Мандельштама: «Звезда с звездой – могучий стык»). Этот принцип особенно ощутим рядом с классическими интонациями Заболоцкого:

Но все напрасно… и бандули[168]
Уже с его спадают ног,
Цриапи набок соскользнули,
Впиваясь в тело сквозь чулок.

Тут даже непривычные слова – цриапи, бандули – приглушены знакомой интонационной размеренностью: «бандули уже с его спадают ног».

Заболоцкий повествует – у него слова в потоке, ничем не прегражденном. У Цветаевой явственна тенденция повторения – точно зеркало ставится перед словом, слово обнаруживает свойство, обратное текучести, – цепкость.

Цветаевский метод не гарантирует желанной точности: ее корнелюбие не может не потянуть от текста, не увести в сторону. Картина рождается как бы из недр самого слова – словно бы заложена в его корне…

Неудачи преследуют охотника, он молится Адгилис-деда. Это ярко-характерное для Важа Пшавела место поэмы. Приведем дословный перевод: «…Помоги мне, Адгилис-деда, направь мою руку, да не окажется ложным, будь милостива, вчерашний мой сон. Если он раньше исполнялся, почему он сейчас не исполнится? Я ведь охочусь, следуя сну. Убиваю зверей этим путем».

Вот как это звучит у Заболоцкого:

 Услышь меня, Адгилис-деда,
 И руку так мою направь,
 Чтобы за мной была победа
 И превратился сон мой в явь.
 Он мне приснился прошлой ночью,
 Он предвещал удачу мне, –
 Позволь увидеть мне воочью
 Все то, что видел я во сне.

Это прекрасные стихи, и все-таки здесь скорее описанная эмоция, чем заклинание, мольба.