Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

Как видим, Цветаева перевела, пусть без той предельной простоты, о которой шла речь, – шесть восклицательных знаков на четыре строки – не содержание, а главное, состояние Этери передано точно: озноб. Заболоцкий опускает это состояние; что же, это понятно, ведь пастушку не губят, а спасают, и Важа Пшавела дает достаточно веские основания для такого варианта. Но и у Заболоцкого ей плохо, она плачет. Что же с ней происходит? Так может быть плохо – кому? Скажем, русалке, которую выманивают на берег из родной ей стихии. Дурные предчувствия одолевают…

Предчувствия сбудутся: Этери плачет о стаде, и оно без нее будет растерзано. Стадо погибло, потому что не стало пастуха – это один из самых древних мотивов в мировом фольклоре. Ситуация столь древняя – когда пасти стадо миссия чуть ли не божественная. Этери и есть в некотором роде божество, такое же, как Миндия в поэме «Змееед». И та же тема: Миндия лишается божественного дара, перестает быть божеством из-за женитьбы, то же и Этери, она нарушает клятву, обет безбрачия. Этот обет ритуален – Этери в храме природы подобна весталке, жрице, нимфе, Психее наконец. Она покидает нечто обладающее приметами рая. Спасалар говорит царю прямо: «Царевич женился на жене, которая для счастья вашего сына безвозвратно оставила рай» (у Цветаевой: «Свод покинула небесный ради сына твоего»; Заболоцкий, не без основания, умалчивает это обстоятельство).

Мачеха – злое начало в жизни Этери – ей нет места в этом раю. То, что Этери подневольна у мачехи, – это механическая накладка на суть образа, несуразность, неувязка. Непонятно, откуда взялась мачеха – отец и мать Этери, можно предположить по поэме, погибли одновременно. Почему Важа Пшавела дал мачеху? Потому что мачеха была в другом, народном сказании об Этери. Тут двойственность: Этери жалуется на худое житье у мачехи, подчеркнуты тяжелые условия жизни, но в то же время это ее добровольная участь – «горькая она или сладкая» – безразлично. Она – дитя природы и родилась для этой жизни, все, помимо такой жизни, суета, и напрасны богатство и другие блага. Это вне добра и зла, ни хорошо, ни плохо. Важа Пшавела не дает оценки, это единственно возможная для нее жизнь. У нее даже человеческого знания нет: «Я ничего не знаю так же, как скала», питается она той же, что и овцы, пищей – мотив вегетарианства, как и у Миндия. И тут же следует реплика Этери, не относящаяся к делу: «И мачеха у меня злая»… Почему? Неизвестно. Впрочем, то может быть мотив страдающего божества.

За простой сказкой с мачехой пульсирует миф более древний, восходящий кто знает в какие дебри. Так, в сказании о Гильгамеше заболевает Энкиду, когда его берут в город, в цивилизованный мир. Заболевает и Этери – царские чертоги не для нее. Самому Важа Пшавела более близко древнее наслоение. Бытовая сторона, мачеха – падчерица, для него не основа, из которой может произрасти поэма. Одной стороной, более поверхностной, маскируется другая, глубинная. Она прячется, и тем сильнее ее смутное воздействие, равное забытому воспоминанию – даже не личному, Важа Пшавела эпик, – а воспоминанию общечеловеческому.

Куда может привести этимология имени Этери? Этери – Иштар (вавилонская богиня утренней зари и любви) – Афродита, Астарта – что-то слишком много для бедной Этери! Тем не менее в образе маленькой пастушки есть отголоски тех мощных мифов, некогда пронесшихся по земле.

И все-таки Этери нельзя оторвать от мачехи: не будь мачехи – поэма стала бы однолинейнее, объяснимее, проще, что-то важное исчезло бы неповторимо, ибо «…произведение искусства спаяно не логикой, а иною спайкой» – А. Блок[165]. Позволим себе еще раз сослаться на его авторитет. Рецензируя «Фауста» в переводе Холодковского, Блок возражал против однозначности одного места перевода: «…этому месту надо дать ту же двойственность, которая свойственна всем великим произведениям искусства»[166]. (Там должен был слышаться крик не одного страдания, но и освобождения от него. Сравните у самого Блока такие «антиномии», как «радость – страданье – одно», «Любовь – вражда».) Двойственность – не недостаток, а высокое достоинство. В собрании сочинений Блока есть еще одно упоминание этого просящегося в термины понятия: «…настоящее, то есть двойственное» (Анкета на Некрасова)[167]. Такое по-настоящему великое есть в поэме Важа Пшавела «Этери».

Переводы «Этери» не искажают подлинник, дают цельную концепцию прочтения. Цветаева и Заболоцкий – поэты первой величины, в этом плане их переводы представляют немаловажный интерес и для исследователя Важа Пшавела. Нас интересовала тут другая, так сказать, обратная задача – проследить, как последовательно обнаруживается в переводе переводчик, перевод вводит в его собственную поэзию, и это не мешает непосредственной цели перевода.

«Раненый барс»

«Раненый барс» – еще одна поэма Важа Пшавела, которую переводили и Цветаева, и Заболоцкий.