Александр у края света

На самом деле это произошло со всеми, кроме меня. По ходу сна я вспоминал все больше и больше: до того, как стать богом, я был солдатом и служил в армии, завоевавшей весь мир под командованием Александра. Я отправлялся в армию, чтобы посмотреть, не осталось ли там кого знакомого, и обнаруживал, что все они тоже мертвы, и их иссохшие мумии лежат в походных койках и гамаках. Затем я вспомнил, что Александр был богом, как и я, и принимался его искать; и находил его, умершего во сне и высохшего, как рыба на солнце, с кожей, напоминавшей кору мертвого дерева, и волосами, которые ломались от прикосновения. Я обшаривал весь мир и везде обнаруживал одно и то же. Я пережил всех за одну ночь — все живые существа в мире. Единственным, кого мне удавалось найти в этих снах, был Пифон, который был мертв так же, как и остальные, но он не был высохшим, как они и каким-то образом мог говорить и двигаться.

— Привет, Пифон, — говорил я.

— Привет, — отвечал он и махал рукой, а иногда простирался передо мной на персидский манер, как постановил Александр. И с первого же взгляда я понимал, что он замышляет убить меня, потому что я стал богом; и это никуда не годилось, поскольку если младшие офицеры принимаются убивать богов направо-налево, сильно страдает воинский дух. Так что каждый раз, когда он пытался отравить меня, я его казнил, а на следующий день все повторялось вновь, до тех пор, пока он вообще не перестал покидать меня и все время был рядом, как сейчас. Конечно, тогда он был моложе, а теперь такой же старый и сморщенный, как и остальные. Только я не меняюсь.

Конечно, я знал, что на самом деле его нет, что это какой-то ужасный побочный эффект лечения, как и жужжание, как от роя пчел, которое я теперь слышу почти постоянно. Что касается пчел, интересная штука. Я не знаю, известно ли тебе это, но пчелы тоже бессмертны; не каждая по отдельности, конечно, но как группа, как город. Это старая мысль о части и целом; малые части умирают и исчезают, но целое, которое они составляют, пребывает вовеки; как города, основанные героями и носящие их имена, например, или даже империи царя Персии и Александра Македонского.

Части умирают; части ничего не значат, даже плевка. Только целое, только единство, только совокупность частей существует на самом деле. Не человек, а только бог, которым он становится. Египтяне сказали Александру, что каждый есть часть бога, и значит, он есть бог, частями которого являются все они. Не могу сказать, что понимаю такой ход мысли, хотя вроде как он увязывается с одной штукой, до которой я сам додумался — о разнице между тем, чем люди являются и тем, чем они становятся в глазах других, вот как ты стал великим мудрым философом, открывшим Александру значение всего на свете. Ну, довольно. Я изложил свое дело.

Иногда оказывается, что Пифон — это пчелы, а пчелы — это Пифон; я приближаюсь к нему, и он вроде как плавится и превращается в рой, пчелы в котором упакованы так плотно (мертвые, но на самом деле не мертвые, потому что рой бессмертен), что издали выглядят как единая личность. О, все в порядке, теперь он не такой, теперь он самый обычный, мертвый старый Пифон. Он был моим самым лучшим другом, пока не начал пытаться убить меня. И, конечно, все это лишь воображение, побочный эффект лекарства. Скифы объяснили мне, что если я хочу исцелиться, то должен принимать его до конца жизни. У меня его целая здоровенная амфора.

Они дали мне ровно столько, сколько нужно; когда оно подойдет к концу, я умру. Знание, что лекарство никогда не кончится, успокаивает; без него я бы серьезно заболел. Со временем понимаешь, что все, кого ты встречаешь, как бы они не выглядели снаружи, мертвы внутри, а то, что я вижу прямо сейчас — это мое воспоминание о тебе, и мы не беседуем сейчас, я лишь вспоминаю другую историю, другую беседу, которую мы вели многие годы назад, прежде чем ты умер.

Глава двадцать третья

На следующее утро мы двинулись каждый своим путем: Эвдемон в Аттику, к фамильному очагу, в котором я поддерживал для него огонь, с амфорой лекарства и невидимым попутчиком, а я в Азию, на восток, в направлении Согдианы, с пустым кувшином и невидимой змеей. Когда я последний раз видел его, он спал, отвернувшись к стене; из-за сломанной ноги он не смог придти на почтовую станцию, и если говорить честно, я не слишком об этом сожалел. После того, как я узнал, что он совершенно выжил из ума, прощание могло получиться неловким. Боюсь, пребывание в обществе душевнобольных приводит меня в совершеннейшее смятение.