Александр Великий. Дорога славы

В сопровождении Гефестиона я объезжаю ячменные поля вдоль Царского канала. Время обеденное, и два солдата Мазея ухватили живого гуся. Крестьянин бьёт их граблями, а они смеются. Наше появление останавливает скандал. Солдаты указывают на меня, ожидая, что один вид грозного завоевателя устрашит земледельца, но старик не выказывает ни малейшего трепета.

   — Мне всё равно, какой разбойник наложит руки на мой урожай и мою живность, — заявляет он, — власть меняется, а я так и остаюсь бедняком.

Смелость простолюдина приходится мне по нраву, и я, остановившись, говорю ему, что намерен установить в покорённой стране порядок и он сможет спокойно возделывать свою землю.

   — Ну конечно, — хмыкает он. — Весь твой «порядок» сведётся к тому, что ты отберёшь эту землю у знатного перса, владеющего ею сейчас, и передашь кому-нибудь из твоих сотников или тысячников. Я и перса этого в глаза не видел, и твоего командира не увижу. Что, скажи, изменится для меня? Я как трудился здесь, отдавая большую часть урожая в уплату за землю, так и буду трудиться впредь, под пятой у городского управляющего, который будет действовать в интересах нового хозяина.

Меня интересует, как распределяется урожай, и крестьянин, загибая пальцы, отвечает:

   — Из каждых десяти мер я отдаю четыре царю, две управляющему, иначе он вышвырнет меня с участка, и четыре оставляю себе. Одну из них я жертвую богам, одну жрецам, одну семье моей жены и лишь из последней, если повезёт, пеку хлеб.

Я спрашиваю крестьянина, чего бы хотел он.

   — Отдай мне эту землю, разреши оставлять урожай себе, а управляющего пришли из города ко мне, пусть-ка поработает на поле. Я заставлю попотеть этого жирного ублюдка.

Я предлагаю старику стать управляющим моими полями или взять из моей казны столько денег, чтобы он мог не работать до конца своих дней.

   — Пожалуйста, не надо! — восклицает старик с неподдельным ужасом. — Не надо мне никаких денег! Если соседи прослышат, что у меня завелось хотя бы полмедяка, они проломят мне череп, а чего не заберут они, то вытрясут родичи моей жёнушки. Уж эти-то точно обдерут меня до костей.

   — Что же тогда оставить тебе, мой друг?

   — Мою нищету.

И он смеётся.

Мы с Гефестионом начинаем всерьёз изучать здешнюю систему хозяйства.

   — В такой местности, как эта, — замечает мой спутник, — мелкие усадьбы свободных землевладельцев, такие, как у нас в Македонии, существовать не могут. Всё зависит от орошения, но и рытье каналов, и поддержание их в чистоте — ибо они очень быстро заполняются осадками и зарастают камышом — требует организованного массового труда. Принудительного труда. Здешняя земля, — заключает Гефестион, — взращивает не только пшеницу и ячмень, но и тиранию.

По возвращении во дворец я начинаю выслушивать прошения и сразу же понимаю, что реальная власть здесь принадлежит не царю, а тем, кто контролирует доступ к монаршей персоне. Мздоимство процветает не только у моего порога, но и на всех ведущих к нему дорогах. Мазей вместе со смышлёным молодым сотником Боасом и двумя евнухами, Фарнаком и Адраматом, становится моим наставником.

Как ты, надо думать, понимаешь, советники и казначеи из евнухов являются самими богатыми и влиятельными людьми в царстве. Они не только официально заправляют всеми государственными делами (это им положено по должности), но и составляют теневой синдикат с собственными вождями и обетом молчания, соблюдаемым строже, чем в любой банде или шайке преступников. Адрамат при Дарии был царским казначеем в Вавилоне, где, как я выясняю, под его началом состояли четыре помощника казначея, которые руководят сетью из нескольких тысяч других чиновников — сборщиков налогов, судей, управляющих и писцов. Мне доносят, что все эти люди состоят в тесном сговоре, и все они продажны и лживы, словно путь в ад. Главными звеньями в этой цепи обогащения являются так называемые bagomes, «солдаты», то есть лица, назначенные управлять землями представителей знати, которые сами находятся при дворе или в армии, но должны получать доход со своих владений. По существу, эти агенты, назначаемые не землевладельцами, а царём, и являются носителями истинной власти. Богатство евнухов заключается не в землях (ибо им запрещено владеть чем-либо, кроме их личного имущества) и даже не в деньгах, но в arcamas, «влиянии». Это, конечно, то же самое, что деньги. Великие полководцы и знатные военачальники вынуждены заискивать перед ними. Евнухи могут отобрать землю у любого человека, схватить его жену и детей, лишить его богатства, свободы, жизни. В их власти погубить даже сыновей и братьев царя.

   — Как же Дарий контролировал их? — спрашиваю я Фарнака.

   — Никак, — отвечает тот. — Лишить их власти можно, лишь проведя полную чистку, а на это не осмелишься даже ты. Ибо без них держава в один день развалится на части.

Я расспрашиваю Фарнака об уголовных преступлениях — воровстве, убийствах, уличных грабежах. Он отвечает, что таковых в Вавилоне не существует, ибо человек, укравший грушу, лишается правой руки, а хулящему своего господина урезают язык.